Голос скрипки
Шрифт:
Они сроду не слышали, чтобы комиссар говорил так, как сейчас, и теперь уставились на него в полной растерянности, затаив дыхание.
– Всю ночь я размышлял над этим и принял решение. Я верну себе дело.
Кто первым начал аплодировать? Монтальбано удалось скрыть свое волнение под маской иронии.
– Я уже говорил вам, что вы засранцы, не вынуждайте меня повторяться.
– Расследование, - продолжал он, - считай, закрыто. Поэтому, если все согласны, мы должны залечь на дно и продолжать вести его тайно, подняв лишь один перископ. Я должен вас предупредить: если в Монтелузе
– Комиссар Монтальбано? Это Эмануэле Ликальци.
Монтальбано вспомнил, что Катарелла накануне вечером говорил ему о звонке доктора. А он и забыл.
– Извините, но вчера вечером я был…
– Не стоит извинений. Кроме того, со вчерашнего дня все изменилось.
– В каком смысле?
– В том смысле, что вчера вечером меня заверяли, что утром в среду я смогу вернуться в Болонью с бедной Микелой. А сегодня утром мне позвонили из управления полиции и сказали, что придется отложить отъезд, похороны могут состояться не ранее пятницы. Таким образом, я решил уехать и вернуться в четверг вечером.
– Доктор, вы, конечно, знаете, что расследование…
– Да, конечно, но я не имел в виду расследование. Помните, машина, «твинго»? Я могу уже с кем-то поговорить о ее продаже?
– Доктор, давайте сделаем так. Я прикажу отогнать машину к нашему механику. Мы ее повредили, мы и должны оплатить ремонт. Если хотите, могу попросить механика найти покупателя.
– Вы замечательный человек, комиссар.
– А разрешите полюбопытствовать: как вы намерены поступить с виллой?
– Выставлю и ее на продажу.
– Это Николо. Что и требовалось доказать.
– Ты о чем?
– Меня вызвал к себе судья Томмазео, сегодня в четыре я должен быть у него.
– И чего ему от тебя надо?
– Ну ты вообще обнаглел! Впутал меня в грязную историю, а потом у тебя фантазии не хватает, чтобы догадаться, чего ему надо? Обвинит меня в утаивании ценных сведений от полиции. А если пронюхает, что один из свидетелей мне неизвестен, тут-то мне и крышка, он способен засадить меня в каталажку.
– Сообщишь тогда.
– А как же! Будешь навещать меня раз в неделю, апельсины и сигареты приносить.
– Слушай, Галлуццо, мне нужно встретиться с твоим шурином, репортером «Телевигаты».
– Я его немедленно предупрежу, комиссар.
Он уже было вышел из кабинета, да любопытство взяло верх:
– А все-таки можно мне что-нибудь узнать заранее…
– Галлу, не только можно, но и должно. Мне нужно, чтобы твой шурин пособил нам в деле Ликальци. Поскольку мы не можем вести расследование при свете дня, придется прибегнуть к помощи, которую могут нам оказать частные телекомпании, делая, однако, вид, что действуют по собственной инициативе. Я понятно объясняю?
– Куда понятнее.
– Ты думаешь, твой шурин согласится нам помочь?
Галлуццо засмеялся.
– Доктор, да он, если вы ему прикажете сказать по телевизору, будто луна сделана из творога, и то скажет. Вы хоть знаете, что его зависть гложет?
– К кому?
– Так к Николо Дзито, доктор.
– И то верно. Вчера вот Дзито мне одолжение сделал и попал в переделку по моей милости.
– И теперь вы хотите так же обойтись с моим шурином?
– Если он не против.
– Скажите, что вам нужно, он только обрадуется.
– Тогда передай ему, чего мне от него нужно. Вот возьми. Это фотография Микелы Ликальци.
– Матерь Божья, ну и красотка!
– В редакции у твоего шурина должно быть фото Маурицио Ди Блази, кажется, я видел, когда они сообщали о его гибели. В выпуске новостей в час дня, а может, еще и в вечернем твой шурин должен показать обе фотографии вместе, в одном кадре. И сказать, что так как есть пробел во времени в пять часов между половиной восьмого, когда жертва рассталась со своей подругой, и двенадцатью часами ночи, когда ее видели в компании какого-то мужчины возле виллы, твой шурин хотел бы знать, не может ли кто-нибудь сообщить новые сведения о местонахождении Микелы Ликальци в указанные часы. А еще лучше так: видел ли кто ее в эти часы в компании Маурицио и где именно. Понятно?
– Еще бы.
– Ты с этого момента откомандирован в «Телевигату».
– В каком смысле?
– А в том, что сиди там безвылазно, будто редактор какой-нибудь. И если кто объявится с новой информацией, говорить с ним будешь ты. А потом звони мне.
– Сальво? Это Николо Дзито. Я вынужден опять тебя побеспокоить.
– Есть новости? За тобой послали карабинеров?
Очевидно, Николо было не до шуток:
– Можешь сейчас же приехать в редакцию?
Монтальбано страшно удивился, увидев в кабинете Николо адвоката Горация Гуттадауро, специалиста по уголовному праву с весьма подмоченной репутацией, защитника всех мафиози в провинции, а также за ее пределами.
– Комиссар Монтальбано собственной персоной!
– воскликнул адвокат, едва завидев Монтальбано. Николо выглядел слегка смущенным.
Комиссар вопросительно посмотрел на журналиста: что все это значит? Дзито объяснил:
– Адвокат - именно тот человек, который звонил вчера. Тот самый охотник.
– Ага!
– отозвался комиссар.
С Гуттадауро лучше не иметь дел, не тот он человек, с которым стоит знаться.
– Слова, которые глубокоуважаемый синьор журналист, здесь присутствующий, использовал в телевизионной передаче для определения моей персоны, - начал адвокат голосом, каким произносят речи в суде, - заставили меня почувствовать себя подонком!
– О Господи! Да что я такого сказал?
– встревожился Николо.
– Вы употребили буквально следующие выражения: неизвестный охотник и анонимный собеседник.
– Ну да. И что тут обидного? Ведь был же Неизвестный солдат…
– И «львиные пасти» для анонимных доносов в Венеции, - добавил Монтальбано, порядком развеселившись.
– Как же так?!
– продолжал адвокат, как будто не слыша их.
– Гораций Гуттадауро открыто обвинен в трусости? Я не стерпел, и вот я здесь.
– А почему вы к нам-то пришли? Ваш долг был обратиться в Монтелузу к доктору Панцакки и сказать ему…