Голоса потерянных друзей

Уингейт Лиза

— А я тебе так скажу: переставай закармливать этих мальцов пирожными. Особенно Малыша Рэя. Этот тебя до богадельни доведет, — увещевает меня Бабушка Ти, покачивая сучковатым пальцем. — Если уж детки такие голодные, так пускай оторвут свои тощие попы от кровати и придут в столовую вовремя, а не опаздывают на завтрак! Там кормят бесплатно! Кое-кто просто ленится, только и всего.

В ответ я вяло киваю. Выходит, слава обо мне разнеслась до самого «Хрю-хрю и Ко-ко». Мало того, в награду за раздачу пирожных я получила прозвище, выставляющее меня, мягко скажем, редкостной дурочкой.

— Если

ребенку позволить лениться, он и вырастет лентяем. Мальчику нужно, чтобы кто-нибудь его приструнил, привил ему любовь к труду. Вот когда я была маленькой, мы все трудились на ферме. Девчушки с малолетства уже и готовят, и убирают, а порой даже работать идут. А когда приходит время учиться в школе да есть в столовой, где для тебя готовят другие, кажется, будто ты попал на какой-то райский курорт. Верно, Ладжуна? Это тебе рассказывает твоя двоюродная бабка Дайси?

Ладжуна опускает голову, нехотя произносит: «Да, мэм», неловко переминается с ноги на ногу и вырывает страничку из чековой книжки, которую держит в руке.

Тем временем Бабушка Ти разошлась не на шутку:

— Вот я в ее годы уже и на ферме пахала, и в саду, и в ресторане бабушке помогала. А еще в школе училась и подрабатывала у Госсеттов — за детьми ихними приглядывала после уроков и на каникулах. Мне тогда лет одиннадцать было — еще меньше, чем Ладжуне сейчас. — За нами с Ладжуной начинает скапливаться очередь. — А в восьмом классе школу пришлось бросить. Тот год выдался неурожайным, а счета от госсеттского «Торгового дома» надо было как-то оплачивать. Тут уж не до учебы. Я неглупая была, так что все понимала. Нельзя же, в конце концов, жить на улице. Пускай дом у нас и не бог весть какой шикарный, и все же крыша над головой. Надо быть благодарным за то, что имеешь, — во все времена.

Я стою и потрясенно молчу, пытаясь осмыслить услышанное. Подумать только, ребенку… — сколько ей тогда было? тринадцать? четырнадцать? — пришлось уйти из школы, чтобы помогать семье заработками. Какой ужас!

Бабушка Ти подзывает Ладжуну к себе, за прилавок, и обнимает за плечи:

— Ну а ты-то у нас умничка. И со всем справишься. Что ты хотела, солнышко? Почему ты стоишь тут, а не столики обслуживаешь?

— У меня перерыв. Все столики обслужены, — Ладжуна кладет рядом с кассой чек и двадцатидолларовую купюру. — Мисс Ханна попросила меня занести деньги самой, чтобы ей не толкаться в очереди.

Бабушка Ти поджимает губы:

— Любят же некоторые пользоваться особыми привилегиями, — она пробивает чек и протягивает Ладжуне сдачу. — Передай это ей, а потом ступай на перерыв.

— Да, мэм.

Ладжуна выходит из-за прилавка, и я чувствую, что мне тоже пора. Позади слышатся нетерпеливые возгласы и притопывания. Повинуясь порыву, решаю купить себе пирожное с банановым кремом, выставленное в витрине. В этом нет никакой необходимости. Да и траты мне сейчас ни к чему, но больно аппетитно оно выглядит! «Вот съем — и настроение сразу улучшится!» — говорю я себе.

— Тот старый дом, в котором ты поселилась, после смерти судьи, как и все остальное, перешел в руки к его родне, — рассказывает Бабушка Ти, пока я расплачиваюсь за десерт. — Двое его старших сыновей — Уилл и Мэнфорд — получили фабрику «Госсетт Индастрис», литейный цех и грушевую плантацию к северу от города. Младший ребенок судьи умер много лет

назад, но оставил после себя сына и дочь. Они-то и унаследовали большой дом и земельный надел, предназначавшиеся для их отца, вот только дочурка, Робин, рано умерла, бедняжка — ей было всего тридцать один. Хозяин твоего дома — это ее брат, мистер Натан Госсетт, внук судьи, но крышу он чинить не станет. Живет он на побережье. Держит там рыболовецкое судно, промышляет ловлей креветок. Госвудские земли сдает, а на остальное ему начхать. Непутевый он, что с него взять. Плевать он хотел с высокой колокольни на это местечко. А ведь у него богатая история. Чего там только не было. Жаль, когда истории умирают, потому что их некому выслушать.

Я вежливо киваю, а мыслями уношусь к собственной семье, о прошлом которой я ничегошеньки не знаю. Это осознание неприятно поражает меня. Я ведь действительно ничего не знаю о своих предках и даже под угрозой жизни не смогу воспроизвести собственную родословную. Я привыкла себя убеждать, что мне попросту нет до этого никакого дела, но замечание Бабушки Ти задевает за живое. Я чувствую, как шею заливает жар, и неожиданно для самой себя выпаливаю:

— Может, придете как-нибудь ко мне на урок пообщаться с ребятами?

Бабушка Ти фыркает и округляет глаза:

— Ты меня вообще слушала, когда я сказала, что доучилась только до восьмого класса? Позови лучше банкира, мэра или управляющего литейным заводом — пускай они с детишками разговаривают. Вот на кого стоит равняться.

— И все-таки подумайте об этом… Пожалуйста! — В голове у меня вспыхивает и мгновенно — точно бутон в ускоренной съемке — расцветает идея. — Вы упомянули про истории, помните? Пускай дети их послушают! — Как знать, может, невыдуманные рассказы местных тронут моих учеников сильнее, чем «Скотный двор». — Классное чтение им все равно не особо интересно, тем более что книг на всех не хватает.

— Да в этой школе вообще ничего нет, — недовольно ворчит рыжеволосый веснушчатый мужчина лет сорока, стоящий в очереди позади меня. Передний зуб у него сколот, и воздух со свистом прорывается сквозь дыру. — Наши мальчишки в прошлом году вышли на окружные соревнования, и им пришлось надевать на матч кроссовки, которые до них уже носили! Отвратительная школа! Попечители там еще те сволочи. Вот в Лейкленде деток всем обеспечивают, а наши чем хуже?!

С трудом удержавшись от ехидного замечания, я киваю и забираю пластиковый контейнер с пирожным. У членов футбольной команды хотя бы кроссовок на всех хватает, чего никак не скажешь о книгах в кабинете английского.

Когда я выхожу из кафе, замечаю Ладжуну — она усаживается на перевернутый мусорный бак у стены, рядом с двумя парнями с сигаретами и в перепачканных кровью фартуках. Когда я прохожу мимо, Ладжуна украдкой бросает на меня взгляд, а потом переводит его на мальчика, который петляет по шоссе на ржавом велосипеде. Не успевает он добраться до парковки у «Бена Франклина», как мимо него пулей проносится минивэн. Если глаза меня не обманывают, это тот самый мальчишка, который едва не попал под колеса в то злополучное утро. На парковку сворачивает полицейский автомобиль — сперва я решаю, что офицер хочет отчитать ребенка за несоблюдение правил, но оказывается, что служителя закона куда больше интересует моя машина, припаркованная в неположенном месте.