Голоса потерянных друзей

Уингейт Лиза

Останавливаюсь я только тогда, когда дом пропадает из виду. Я сбегаю к самой реке — туда, где суетятся, точно муравьи в муравейнике, мальчишки и мужчины, разгружая лодки, пришедшие ночью. Запрятав ридикюль мисси Лавинии за пояс брюк, я иду в сторону грузовых и фермерских повозок, стоящих неподалеку в ожидании судов, которые прибудут утром. Со стороны реки дует ветер, и под его порывами палатки дыбятся и вздыхают, а над тюфяками, на которых ночуют приезжие, покачиваются москитные сетки и занавески, привязанные к стволам деревьев.

Я пересекаю этот спящий

лагерь бесшумно, точно легкий бриз: плеск речных волн заглушает малейшие шорохи. Весенние дожди переполнили реку, и старушка Миссисипи шумит, как барабанщики, отстукивающие ритм на самодельных инструментах, — таких часто можно было увидеть до нашего освобождения. С наступлением сезона урожая — а кукуруза всегда поспевала последней — хозяева устраивали пышные празднества, на которых любой мог отведать окорока, сосисок, жареного цыпленка, жаркого с подливой и горохом, печеной картошки в мундире и, конечно, кукурузного виски. Чисть кукурузу, ешь, пей, снова чисть. Играй на банджо и скрипке. Горлань песни: «О, Сюзанна!» или «Река Суонни». Веселись да радуйся отдыху от каторжного труда — а потом берись за него снова.

А когда белый народ уходил в хозяйский дом, скрипачи откладывали свои инструменты, доставали барабаны, и в свете фонарей начинались другие танцы — как в старину. Люди качались из стороны в сторону, ловили ритм, отбивали его ногами. Кто постарше, сидели на стульях, отдыхая от сбора тростника и растопки печей на сахарном заводе. Откинув головы назад, они пели песни на языках, которым их научили мамы и бабушки. То были песни о тех краях, которых уже давно нет.

И сегодня река точь-в-точь такая же, как они, — неудержимая, жаждущая свободы, она напористо бьется в стены, возведенные людьми, чтобы сдержать ее пыл.

Я нахожу повозку, которую никто не сторожит, забираюсь в нее и прячусь между стопок клеенки — места мне тут как раз хватает. Прижав колени к груди и обняв их руками, я пытаюсь понять, что же мне теперь делать. Отсюда видно, как за повозками и палатками снуют между зданиями у реки и причалом грузчики и рабочие: катят бочки и толкают перед собой тележки. В свете газовых фонарей видно, до чего же они торопятся загрузить корабль, чтобы он смог отчалить уже с первыми лучами солнца. Интересно, это и есть «Звезда Дженеси», о которой лейтенант говорил Мозесу?

Словно в ответ на мой вопрос на причале появляется Мозес — теперь и он ходит от зданий к кораблю, дает указания грузчикам, поторапливает их. С виду он человек сильный и грозный — такими в прежние дни часто бывали надсмотрщики на плантациях. Уж они-то ради сытных харчей и хорошего дома не стеснялись отхаживать себе подобных кошками-девятихвостками. Такой без зазрения совести угробит своего соплеменника и не посмотрит на то, что у него такой же цвет кожи, закопает беднягу в поле, которое на следующий год вскопает и засеет.

Мозес поворачивается к лагерю, и я невольно вжимаюсь в клеенки, хотя понимаю, что с такого расстояния он никак не сможет меня заметить.

Как же мисси связалась с такими негодяями? Надо обязательно в этом разобраться.

Я открываю ее ридикюль в надежде найти там ответ. Внутри лежит носовой платок, от которого пахнет кукурузным хлебом. И немудрено: уж мисси-то без съестных припасов никуда не отправляется. Желудок у меня так и сжимается от голода, пока я ощупываю остальное содержимое: кошелек для монеток с шестью долларами внутри, заколки для волос из слоновой кости и наконец на самом дне — что-то тяжелое и твердое, завернутое в шейный платок мистера Госсетта. Пока я разворачиваю загадочный предмет, он негромко позвякивает. А когда на свет показывается маленький карманный пистолет с жемчужной рукоятью и на ладонь мне падают два патрона, по спине пробегает холодок. Быстро завернув оружие в платок, я кладу его себе на колени и смотрю на свою находку.

Ну и зачем мисси взяла его с собой? Умеет же она впутаться в историю, ничего не скажешь! Тут большого ума не надо — да у нее его и нет.

Я достаю из платка хлеб, а пистолет так и оставляю лежать на коленях. Откусываю кусок. Хлеб сухой и черствый, его трудно проглотить, не запивая водой, так что много мне не съесть, но, чтобы унять боль в голове и желудке, много и не нужно. Остальное я прячу в ридикюль вместе с деньгами, а потом снова смотрю на оружие.

От шейного платка хозяина пахнет табачным дымом, кожей, пеной для бритья и виски.

Он вернется домой, и весь этот кошмар закончится, твержу я себе. Он сдержит слово насчет нашего договора. И не позволит хозяйке ему помешать.

«Но ведь хозяин не знает, где ты!» — мелькает в моей голове внезапная, точно вспышка, мысль. Да этого вообще никто не знает: ни хозяйка, ни даже мисси Лавиния. Она-то думает, что ее сюда привез какой-то мальчишка, подрабатывающий на дворе. «Возвращайся-ка домой, Ханни. И никому не рассказывай, что ты сегодня видела», — нашептывает мне внутренний голос.

Я вспоминаю, как много лет назад меня тоже умоляли бежать, чтобы не случилось беды. И если бы я тогда послушалась, может, со мной бы сейчас была сестра. Хотя бы одна из сестер.

— Нельзя упускать шанс! — шептала мне на ухо моя сестра Эфим, когда Джеп Лоуч умыкнул нас. Мы с ней — тогда еще две маленькие девчушки — убежали в лес справить нужду. От долгой дороги, порок и ночевок на промерзшей земле у нас все болело. Утренний морозец пощипывал кожу, а ветер завывал, точно сам дьявол. Эфим, заглянув мне в глаза, сказала: — Надо бежать, Ханни. Нам вдвоем. Бежим, пока еще можно!

Сердце у меня заколотилось от холода и страха. Как раз накануне Джеп Лоуч, сидя у огня, достал свой нож и показал, что нас ждет, если мы зададим ему хлопот.

— Масса с-с-скоро нас заб-б-берет! — запинаясь, ответила я. От волнения губы с трудом слушались.

— Да не станет никто нас спасать! Надо самим спасаться!

Эфим тогда было девять — всего на три года больше, чем мне, но какой она была смелой! И она тогда была права. Даже теперь ее слова жалят меня. Надо было бежать! Вместе! Через два дня Эфим кому-то по дороге продали. Больше я ее не видела.