Голосую за любовь
Шрифт:
Антонка приняла это спокойнее, чем я ожидала, не показывала, как тяжело у нее на сердце. Только со своим партизаном больше не искала встречи.
Она-то не искала, зато он ее нашел. Иной раз лезешь в карман и обнаруживаешь, что кошелька нет, или ножичка, или какой-нибудь другой мелочи. Так же, я думаю, он заметил отсутствие Антонки».
Меня точно обухом по голове ударили, теперь я наконец вспомнил, как это было. Под вечер того самого дня я стоял у зарешеченного окна и смотрел на снежные вершины, на реку, что продолжала неистово биться о размытые берега. Работа в тот день была закончена. Завтра меня ждало
Иза рассказывала дальше:
«— Он пришел поздно ночью, когда мы его не ждали. Раньше с ним такого не случалось. Я уже говорила. А тут его принесло. Антонка не хотела открывать, когда в дверь постучали. Скорее всего, она чувствовала, что это может быть только он. Немцев здесь не было, другие партизаны на нашу сторону не заходили, наши хуторские тоже.
В дверь все стучали, и она поднялась. Нас не пустила, хотя я и Эдо были уже на ногах. Это и вправду был он, как бывало, вошел в комнату, дрожа от холода. После дождей у нас по ночам всегда холодновато, хотя до зимы еще далеко.
Они о чем-то разговаривали, сударь. Видите, двери у нас толстые, дубовые. Я ничего не слышала. Мне было страшно, я дрожала как осиновый листок, потому что самое меньшее, что могло случиться, расскажи она про Павла, — то, что он запалит крышу у нас над головой, а нас отправит под конвоем в долину, в отряд на разбирательство. Как было с мамой и отцом.
Но в доме все было тихо, и я уснула, так и не узнав, о чем они говорили. Может, она бы ничего ему и не рассказала, если бы не ее характер, но мне в это не верилось, поэтому всю ночь, как сейчас помню, будто это вчера было, я плакала, бежала куда-то, во сне звала на помощь, просила своих преследователей о пощаде. Я уже рассказывала, как сильно я боялась».
Словно пелена упала с моих глаз, так ясно увидел я эту сцену на пороге дома Антонки. Она сама мне открыла.
— Ты опоздала к моему возвращению, — улыбнулся я. Она улыбнулась мне в ответ, но как-то неуверенно, не так, как раньше, и не посторонилась, когда я хотел войти в дом. — Понимаю, поздно уже, — начал я оправдываться, — но мне так не хватает тебя. Так вот. Тебя не было, и я соскучился. Потому сам и пришел.
На минуту глаза ее вспыхнули, при свете лампы они казались еще темнее.
— Будет лучше, если вы вернетесь обратно. В этот дом вам заходить нельзя, — произнесла она глухим, сдавленным голосом.
У меня защемило сердце.
— Ну а я все-таки рискну, — я вошел, слегка отстраняя ее. Не в силах сопротивляться, Антонка последовала за мной. Я поудобнее уселся возле теплой печки, пододвинул к себе миску с нелущеной фасолью и принялся чистить ее, как это делали у нас дома. Антонка долго молча стояла возле меня.
— Павел ушел к немцам. Не сдержал своего слова, — наконец произнесла она, а я тем временем уже совсем размяк, забыв, куда и зачем пришел.
Прошло некоторое время, прежде чем я сообразил,
— И ты не могла его остановить? Отговорить? — спросил я, продолжая чистить фасоль.
— Он ушел, не простившись. Сказал, что идет за покупками, — с горькой усмешкой отозвалась Антонка.
Нужно было собраться с мыслями. Все было нелепо и непоправимо: то, что я пришел сюда, и то, что Антонка все время ищет во мне, как бы это сказать, нечто большее, чем просто поддержку, убежище, — это факт. Прозрение мое было недолгим, я быстро овладел собой, и потом мы сидели молча; она принесла молока с хлебом, заговорили походя о разных пустяках, а когда дверь за мной закрылась, я понял, что для меня закрылось нечто большее. Но мои мысли были уже далеко — ну, увиделся я с ней, перекинулся словом, посидел вечерок — и снова за работу. Задумываться сильно не было нужды. Здесь существовал свой особый мир, словно под стеклянным колпаком, его можно было созерцать, но нельзя прикоснуться. А может, потому и нельзя, что тебе не хотелось, не постарался как следует.
Я не задумывался. Некогда было. На следующий день я должен был отправляться в путь, прибыл связной с донесением. Погода стояла прекрасная, отпечатанные листовки следовало переправить на ту сторону.
Дороги не знаю, подумалось мне, а следовало бы знать всю округу. Не то застрянешь здесь.
— Мы тебе нашли проводника, — сказал связной, которому не терпелось вернуться обратно. — Сразу согласился. Он и раньше просился, да нам казалось, больно молод, поэтому не брали. Ну а сейчас выбирать не приходится, все парни отсюда уже у нас воюют. Придется тебе взять почти мальчишку.
Меня это несколько встревожило, хотя я знал, что люди здесь необычайно стойкие и надежные. Парень был тепло одет; мы уже порядком протопали, когда я спросил, как его зовут и сказал ли он дома, куда идет. Ведь кто знает, что нас ждет, немцы стали действовать все активней и прорываются всюду, где их раньше не было.
Он сказал, что его зовут Эдо и что он ни у кого не спрашивал разрешения. Старшая сестра не стала бы возражать. Он должен идти. Больше не мог выдержать. Невмоготу было от мысли, что он дома торчит, в то время как все ребята из поселка ушли.
Я ничего ему не ответил, меня это не слишком интересовало, хотя доверял я ему полностью; он вдруг посмотрел на небо и предложил снять рюкзаки: может, потом такой возможности не будет, а лучше свою ношу в животе носить, чем на спине. Он достал из рюкзака припасы, нарезал хлеба, налил в кружку молока из бутылки и разложил толстые куски сала на листьях лопуха величиной с зонтик.
Ели молча. Возле нас бурлил стремительный горный поток, он в этом месте сужался, давая место тропинке, уводившей нас в крутые, почти отвесные скалы, над которыми нависало серое осеннее небо.
Ни разу еще не был здесь, хотя неплохо знаю эти места, подумал я и почему-то вспомнилась вчерашняя встреча с Антонкой и наш разговор.
— Я с отцом и братом все склоны облазил, даже дикого козла поймал однажды, — улыбнулся Эдо, но как-то скованно.
— А где они сейчас? — полюбопытствовал я из вежливости.
— Отец умер год назад. А брат — брат тоже в смертники записался, — ответил он, резко вставая, пытаясь скрыть, как тяжело ему было говорить об этом и как мучительно долго ждал он этого вопроса.