Голова (Империя - 3)

Манн Генрих

Ланна опустился в кресло у камина. Жест, приглашающий сесть; и когда Терра, опершись кулаком о спинку кресла, остановился перед ним, Ланна сказал:

– Конечно, мы не отданы a la merci d'une defaite*, как Наполеон Третий{396}. Мы пустили корни глубже. Желать или не желать войны зависит от нашего понимания государственной мощи. Но мы-то знаем, что завоевания ничего не прибавят в этой мощи. Только промышленность держится иного взгляда.

______________

* На милость поражения (франц.).

– Совершенно правильно, - сказал Терра; сам он думал об одном: не потому ли этот цинически благожелательный человек

его не отпускает, что его ждет дочь.

– Это совсем новые слои. У них еще нет нашего скептицизма.
– Князь поморщился.
– Они непреложно верят в свои деньги, меж тем как мы уже не абсолютно верим в свою власть. "Боже мой!" - мысленно стонал Терра, переминаясь с ноги на ногу.

– Для соревнования всех народов мира, - поучал государственный муж, хозяйственная мощь имеет огромное значение, но в конечном итоге она вопроса не решает. Какие идеи проповедует промышленность?
– спросил он.
– Те, что исходят из пангерманского союза?
– Углы рта опустились еще ниже.

– Разрешите напомнить вам, ваша светлость, что время вашей светлости...
– не выдержал Терра.

Снова жест, и Ланна продолжал:

– Я осуждаю этих людей за то, что они тратят столько денег, добиваясь большинства голосов в пользу флота. Я не люблю оплаченного национального чувства. Что же получается? Мы хлопочем о флоте для своего престижа, а они строят его в своих интересах.

– Хорошо сформулировано.
– Тут Терра прислушался.

– Они раздражают Англию не только открытой агитацией, они вооружают против нас английскую промышленность, сбивая цены у нее на родине, продолжал Ланна, подогретый поощрением.
– Здесь же, для немецких сограждан, их продукция дороже английской. Хороша мораль! Допустите этих людей к власти, и мир прямо содрогнется. Ненасытное чрево! О нас еще вспомнят и пожалеют. Промышленный абсолютизм, именуемый демократией, - это непрерывная война.
– Он видел, что нетерпение его слушателя почти сломлено, и улыбался всеми своими ямочками.
– Но я совсем забыл, с кем говорю. Вы представитель господина Кнака. Вы, несомненно, желаете вынудить меня, чтобы я разорвался в Марокко шрапнелью.

– Совершенно верно, - сказал Терра, - поскольку я представитель Кнака.
– На мгновенье он заколебался: договаривать ли все до конца? Ланна мог завтра же заключить союз с Кнаком, зная его, он считал это возможным. Опасно хорошо ознакомить двух противников друг с другом. "Мне открыться этому коварному отцу, - а Алиса ждет?" Но он заговорил: - И должен сознаться, представительствую не без усердия.
– Громко и отчетливо: - Я заведую у него отделом шпионажа и подкупа.
– Он не заметил, как Ланна передернуло.
– На редкость увлекательная деятельность. Заглядываешь, можно сказать, в самое нутро мира. Я распределяю взятки между членами военных приемочных комиссий.

– Иностранных, - строго добавил Ланна.

Терра подхватил:

– Иностранных. Конечно, иностранных. Само собой разумеется, что иностранных. Разве я не сказал? В самой Германии подкуп обходится пока что так дешево, что я им не ведаю. Впрочем, вашей светлости небезызвестно обычно практикуемое вовлечение государственных чиновников в частную промышленность. Я полагаю, вы, ваша светлость, достаточно проницательны, чтобы считать это не чем иным, как благодарностью за оказанные услуги.

Взгляд рейхсканцлера затуманился.

Ведь

это же неизбежные уступки постепенно меняющемуся порядку вещей! Но и рабочие приобретают реальное влияние, - сказал он, пожимая плечами.

– И даже в международном масштабе, прекрасными речами на конгрессах, подхватил Терра.
– Что можно возразить, если и тяжелая индустрия по-своему стремится к международной солидарности? Через посредство военной промышленности наших союзников фирма Кнак косвенным путем заинтересована и в неприятельской военной промышленности, - произнес он громко и отчетливо.

Наступила пауза. У рейхсканцлера руки свесились с поручней кресла. Один глаз стал меньше другого, как от внезапной невралгической боли; в остальном выражение лица не изменилось. Терра повторил отчетливо:

– Мы заинтересованы в фирме Пютуа-Лалуш. А в наших заграничных предприятиях опять-таки заинтересована фирма Пютуа-Лалуш.

– Это невозможно, - сказал рейхсканцлер и встал с места.
– Что же тогда называется войной?
– Шагая по комнате, он делал открытия.
– Значит, война заключается в том, что эта шайка сообща загребает барыши при любом исходе. У них взаимная перестраховка. Оба народа могут погибнуть, но обе фирмы будут процветать.
– Он повернул к Терра покрытое потом лицо.
– Как вы это обнаружили?

– Я обнаружил еще кое-что другое, о чем пока умалчиваю даже и перед вашей светлостью. Но как молчать о фактах, которые известны всей бирже и неизвестны только правительству!

Ланна скорбно, а потому неприятным голосом:

– Что можно предпринять против этого?

Терра сел, в то время как рейхсканцлер стоял. Он сел, потому что настал великий миг: сейчас обсуждался вопрос огромной важности. Обсуждения же обычно происходят в креслах. Ланна в своей тяжкой скорби даже не удивился.

– Введите угольную монополию!
– потребовал Терра спокойно и невозмутимо.
– Государственную монополию на добычу руды и угля. Вот вам и контроль над промышленностью!
– Он казался теперь внушительнее испуганного Ланна, преимущество было на его стороне.
– Вы должны либо отнять у промышленности ее силу, а сила ее - это уголь и руда, либо сложить оружие. Государство, не имеющее сегодня в своих руках угля, не имеет и власти. Хозяйственной мощью обладает тот, в чьих руках уголь. Войну решает тот, в чьих руках уголь. Ваше государство, князь Ланна, существует милостями угольных магнатов - и даже, пожалуй, весь ваш класс.
– Он проницательно взглянул на Ланна, но тот, казалось, не был тронут перспективой падения своего класса.
– Вы государственный деятель, - продолжал Терра уже с горячностью, - вы печетесь о благе своего народа. Так уберите тех, кто печется только о собственном благе. Сделайте это, пока еще есть время, - у вас его осталось немного. Объявите угольную монополию!

Ланна пошевельнулся, он отяжелел от неподвижности и молчания.

– Теперь я снова узнаю ваш прежний голос, - произнес он.
– Голос тех времен, когда вы, милый друг, впервые потребовали от меня отмены смертной казни.
– С этими словами он опустился в кресло.
– У вас много идей, пробормотал он и сделал попытку взять перевес: - Это уже ваша вторая идея. И ей вы тоже собираетесь посвятить десятилетие?

– Такого срока у нас нет, - сказал Терра.

В ответ на его тон Ланна умолк и закрыл глаза.