Голова (Империя - 3)

Манн Генрих

– Жалость?
– Она состроила гримасу, напомнившую ее брага.
– Если бы это мне сказали не вы... Мой друг, вы уже седеете. Сколько времени еще придется прощать вам мальчишеские промахи? Поговорим начистоту! Я жестоко страдала от господина Мангольфа чуть не полжизни. За то, чем я стала, ответственность несет он: и за мое искусство и за это все, - жестом охватывая комнату, где кресла, обитые гобеленом, глубокие козетки, треугольные плетеные диванчики в форме золоченых клеток стояли наготове для мужского гарема.

– Если бы

я смел сказать вам все!

– Что еще?
– спросила она неприязненно.

– О чем я мечтаю!

– Воображаю, о чем вы можете мечтать!
– Она погрузилась в мысли и в свою боль.

Он созерцал ее, как на спектакле. Вздрагивание выразительной руки, трагически напрягшаяся шея, подчеркнутая мимика бровей и рта невольно делали зрителем того, кто сам изнемогал от душевной боли. Молчание. В стыде и муке от своей никчемности он стал искать портрет Мангольфа, который она взяла и не положила на место. Должно быть, она спрятала его у себя на груди!..

Но тут она сказала:

– Господин Мангольф достиг всего тоже не самостоятельно, он был связан с актрисой. О! Ему не так-то просто отвязаться, - с жестоким взглядом, от которого Эрвин побледнел.
– Какое счастье стареть!
– продолжала она, уже спокойнее.
– Перед вами мне нечего рисоваться.
– Она подлаживается к нему! Сердце у него забилось робкой радостью.
– В застарелых чувствах всегда множество трещин. Но если они не теряют силы? Тогда кажется, будто они незаменимы. Смотрите не обожгитесь, Эрвин!
– заключила она почти добродушно. Тут раздался звонок. Она торопливо досказала самое, на ее взгляд, важное: У господина Мангольфа большие неприятности. Ему до смерти опостылело то, что разделяло нас. Стоит мне пожелать - и он все бросит, он потребует развода...
– Но гости уже входили.

Вместе явились коммерции советник фон Блахфельдер-младший и доктор Мерзер, за ними следом Мангольф с молодым Шелленом. Сын газетного Юпитера, который вершил дела, скрываясь в облаках, был, в противовес отцу, очень заметен и шумлив, у него тотчас оказались деловые секреты с актрисой. Он вызвал ее в соседнюю комнату, но там стал попросту объясняться в любви, да так громко, что все было слышно через закрытую дверь.

Леа Терра последовала за ним, чтобы избавиться от назойливого Мерзера. Шеллен бежал по той же причине.

– Этот выродок осаждает одновременно нас обоих, - сказала Леа.

– Выродок - то же самое сказала про него и красавица Швертмейер, заметил Шеллен.
– Так называют его все дамы, у которых есть нюх и при помощи которых он хочет реабилитироваться. Какого еще юношу, кроме меня, вы здесь подкарауливаете?
– зычно спросил он у прокравшегося следом Мерзера.

Тот принял рассеянный вид, а глаза потускнели от страха.

– По-видимому, вы уповаете на всемогущество своего папаши, - не выдержал он в конце концов и угрожающе оскалил редкие зубы.

На его счастье, раздался телефонный звонок.

Леа попросила Шеллена ответить администрации театра, что она лежит. Слышно было, как он выдавал себя за врача. Но так как секретарь директора осмелился усомниться, он назвал свое грозное имя.

– Что он тут делает?
– спрашивал в соседней комнате Блахфельдер у Мангольфа, который старался сохранить тон человека постороннего.

– А вы, господин фон Блахфельдер? Ведь мы в гостях у актрисы. Вы, как я вижу, успели опять побаловать ее великолепным экземпляром Дега.

– Что за краски! Никаких денег не пожалеешь.
– Младший хозяин калийной фирмы пришел в экстаз. Тонкая красота его лица с миндалевидными глазами успела поблекнуть, но перед драгоценной картиной она расцвела вновь. Искусство оправдывает все, - произнес он в экстазе.
– Леа - олицетворенное искусство.

Мангольф, продолжая его мысль:

– Искусство оправдывает Шеллена, который обеспечивает рекламу. Другие обеспечивают другое, - кивком указывая на стены.

"Он все еще привязан к ее подолу, - подумал Блахфельдер, но тут же поправился: - Что бы ни дала нам жизнь, женщина одним движением сметает все". Вслух он сказал:

– Простите мою нескромность, Мангольф: в свое время вы, кажется, румянились. Вы были тогда молоды. Вас не огорчает, что молодость уходит? А я не сплю целыми ночами.
– И с решительным жестом: - Перейдем к политике! Танжерская поездка императора{420} оказала магическое действие.

– Вас она трогает?
– спокойно спросил Мангольф.

– Я только представляю себе: синее море, белая яхта, на носу фигура в каске с орлом... он умеет бить на эффект.

– Как и все мы. Германия умеет бить на эффект. Если бы больше ничего не требовалось...

– Откуда такой скептицизм?
– Видно было, что Блахфельдер внутренне насторожился.
– Господин помощник статс-секретаря, вам бы следовало проявить предусмотрительность. Вы должны заранее знать, принесет ли танжерская поездка хорошие результаты.

– Принесет, я это знаю.
– Мангольф оживился.
– И даже уже принесла. Танжерская поездка побудила, наконец, Францию всерьез подумать о союзе с Англией, который давно был ей предложен. После чего мы послали запрос нашим друзьям в Рим. Вслед за тем началась неимоверная сумятица в Париже. Неужели они допустят, чтобы их бешеный министр иностранных дел начал войну?

– Мы хотим мира, - заверил Блахфельдер.
– Мы на все готовы ради него.

– Мы подвергаем его всяческим испытаниям. Настоящий мир должен быть прочен.
– Вместо ответа Блахфельдер пытливо взглянул на него, но Мангольф был непроницаем. Вдруг он заявил, что ему пора ехать; именно сейчас в министерстве ждут решения из Парижа: либо отставка французского министра, либо девять шансов против одного за войну...
– Если он падет, Ланна получит титул князя, - бросил Мангольф напоследок.