Голова (Империя - 3)
Шрифт:
– Договор с Англией, наконец, готов к подписи, - утешил его Терра.
– Не больше чем через месяц ваше превосходительство станет величайшим человеком современной истории. Но неужели можно терпеть, чтобы существовала группа людей, готовых напасть на вас с тыла? Людей, наново бросающих вызов врагам? Всеми средствами мешающих вашей политике?
– Дельцы забрали слишком большую власть, - заворчал Толлебен.
– В хорошие времена этого не было, и теперь не должно быть.
– А кто же восстал против другого английского предложения два года назад? Ваш приятель Фишер и гамбургский бургомистр.
– Терра не пришлось продолжать, Толлебен побагровел и засвистал.
– Войны допускать нельзя. Иначе потом хозяевами будут углепромышленники.
– Этим все сказано, - заключил Терра.
Но Толлебен привык повторять все по нескольку раз.
– Каким-то угольщикам не бывать хозяевами, они не представители исторической Пруссии. И те, у кого мы покупаем патроны, тоже нет. Хозяевами должны быть мы, ибо мы расстреливаем эти патроны. Угольщики...
Терра предоставил ему заниматься полезным упражнением, а сам украдкой взглянул на часы.
– Законопроект о государственной монополии на уголь и руду может быть поставлен на обсуждение рейхстага в ближайшую пятницу, - сказал он холодно и веско.
Толлебен тотчас осел.
– Повремените немножко!
– попросил он.
– Будьте же мужчиной!
– Что вам с того? А на меня поднимутся все, даже социал-демократы, они голосовали за военные кредиты. Я паду. Война тогда неизбежна.
– Так думал еще князь Ланна. Боритесь! Разоблачите виновных! Пригрозите несчастному императору мировым скандалом, и он на все пойдет. Довольно миндальничать! Доведите до открытого взрыва. В тот же миг и в других странах не замедлят с разоблачениями. Мы принудим все правительства принять у себя меры против поджигателей войны.
– Поднявшись и собрав все силы: Действуйте! Не упустите момента. Возможно, что он последний! Страшная моральная напряженность этой минуты отдает вам в руки общественное мнение. Вы приступом возьмете монополию.
Толлебен покорно поднял глаза на эту порабощавшую его силу. Что делать, - удержу ей не было.
– Начнем! Время не терпит!
– воскликнул Терра, размахивая руками. Дайте мне солдат, чтобы арестовать по обвинению в государственной измене собравшуюся в генеральном штабе компанию!
Неужели этот дикарь ничего не смыслит во взаимоотношениях и законности? Несмотря на смирение, Толлебен колебался. Робко поморгав, он сказал высоким, пискливым голосом:
– Почему именно вы не хотите войны? Сами ведь торгуете углем. Потому что много народу погибнет? Не может вас это волновать, не так вы молоды. Снова поморгав: - Войны не должно быть, чтобы вы поставили на своем.
Терра сильно вздрогнул. Услышать это от простака! Терра отодвинулся в тень до самой стены и тут лишь вспомнил, что истина не так проста.
– Что вы понимаете!
– пробормотал он.
А Толлебен тоже про себя:
– Но Алиса? При чем же тут Алиса?
– Видно было, что он боязливо старается распутаться во всех этих тайнах. Пауза.
– Она святая, - сказал Терра.
– Мы святых не знаем, - возразил протестант.
– Нет, знаем. Это те, что не ведают страха человеческого. Хотя и сказано: не противься злу,
Растерянность, испуг, - но внезапно удивительнейшая перемена, как будто вмешательство властной руки, и на черты Толлебена легла тишина.
– Мы не выбирали своего пути, он был нам предначертан, - промолвил он. Ибо он был под властью непознаваемой женщины и невыполнимого долга и покорствовал судьбе.
– Я не могу сам договориться с женой. Ничего не поделаешь, - кротко признал он.
– Вы только скажите ей: что я должен сделать, то и сделаю. Что именно? Она лучше знает.
– Насколько мыслимо еще смиреннее, но запинаясь, словно с трудом додумывая что-то: - Если потребуется жертва...
Терра тихо повторил:
– Если потребуется жертва...
– Я скорее погибну за отечество...
– ...погибну за отечество.
– ...чем решусь до конца узнать его.
Оба еще шевелили губами, когда уже перестали говорить; тишина показалась им чудовищной.
Затем Толлебен пожал руку Терра и ушел, словно сам был тем неведомым, что шел крестным путем.
Терра поглядел ему вслед, хотел крикнуть: "До пятницы! Теперь вы вдвойне дали мне слово!" - но только поглядел ему вслед.
И вдруг кинулся прочь.
Разогретый асфальт, запах горелой пыли; даже во время быстрой езды на Кенигсплац Терра не мог отделаться от запаха гари. На пороге красного здания сердце у него забилось; ему пришлось остановиться, чтобы перевести дух.
Белый зал, оштукатуренная стена, перед ней за длинным столом черные фигуры, уродливые, карикатурные фигуры, не в меру ожиревшие или совсем высохшие, между двумя апоплексическими лицами непременно одно испитое. Офицеры с высокопарной грацией звякали шпорами перед одним из чудовищ: "Господин директор!", затем чопорно и презрительно опускались рядом с ним на жесткий стул. На этот раз ему не дали глубокого кресла! Умышленно не дали! Военная суровость, - его посадили у голой стены, так у него вид был импозантнее!
– Не угодно ли сигару, господин граф?
– с нарочитой грубостью, смущенно и фальшиво спросил промышленник и добавил: - Подарок моего друга Памстея из стального треста, американского миллиардера, господин граф! Сегодня вместе завтракали.
– Завтракали? Очень хорошо, - повторил офицер, убежденный, что эта мразь непременно должна днем обедать, и притом картофельным супом. Тем сильнее подчеркивал он собственное тонкое воспитание. Директору стало невмоготу.
– После войны мы возьмем дело в свои руки, господин граф!
– Превосходно, господин директор.
– У вас здесь мертвечина какая-то!
Граф Гаунфест, уклончиво:
– Вы не знаете, кто тот молодой брюнет, что стоит подле господина председателя Плоквурста?
– Гедульдих. Его секретарь. Что вы в нем нашли?
– Тупое недоумение отца семейства.
Молодой Гедульдих почуял что-то и, прищурясь, послал в ответ иронический взгляд, полный соблазна. На графа Гаунфеста после этого стало так неприятно смотреть, что промышленник в ужасе отодвинулся. Председатель Плоквурст тоже был явно шокирован, глаза у него налились кровью; он одернул своего секретаря, потом возвысил голос.