Голова (Империя - 3)
Шрифт:
– Да, нехорошо.
– Сейчас она вернулась после гастролей в одном придворном театре. Успех большой, но ангажемента не предложили, потому что голос у нее сел. Она протянула "и" в нос, чтобы проверить себя.
Брат стоял перед ней, он чувствовал: наконец-то минута передышки, можно исповедаться друг другу, пожалуй, поплакать вместе. Сестра спросила:
– Почему ты ни разу не приехал посмотреть меня?
– Дитя мое, даже тебе я не могу навязывать ответственность за мои дела, а тем паче за мой образ
Она улыбнулась печальной улыбкой.
– Ты делаешь вид, будто уже на всем поставил крест. Нам еще далеко до этого.
– Иначе у нас были бы локти покрепче - и был бы успех.
– Правда ведь?
– И она на секунду закрыла глаза.
– Сколько ни решай, что пойдешь на все, ну положительно на все, ради успеха, - она сделала немного театральный жест, - ничего не помогает.
– Можешь хоть людей убивать, - раскатисто сказал брат.
– Тебе это мало что даст.
– А кому-то даст, - пробормотала она про себя.
– Давно ты его не видала?
– осторожно спросил брат. Он был уверен, что она пришла к нему прямо от Мангольфа. Но она сказала:
– С тех пор как не имею успеха.
Он замолчал, водя языком по губам. Ее лицо было затенено абажуром. Неужто у нее на самом деле глаза полны слез? "Не о нас, а о нем?.. Ну да, она стала актриской и оплакивает свою юношескую любовь... но чем бы она ни становилась, она остается Леей".
– И он быстро подсел к сестре.
– Горевать о нем? Такой красавице, как ты?
– ласково сказал он.
Он оглядел ее, расхвалил все ее данные в отдельности, потом сказал:
– Я не ханжа, а потому выкладывай все без стеснения.
– И посмотрев на нее искоса: - Куршмид, например?
– О!
– всполошилась она.
– Он мне друг, настоящий друг!
– А есть и такие, что больше друзей?
– И так как она многозначительно молчала: - Ну, слава богу.
– Он потер руки.
– Милейший Вольф рогат! Я был бы последним ничтожеством, если бы мне не удалось доказать ему, что он глуп и смешон.
– Что ты замышляешь?
– спросила она скорее с любопытством, чем с тревогой.
– Злую шутку.
– Он встал, чтобы поразмяться.
– Некто, верящий в высшие силы, может от нее лишиться рассудка.
– Это жестоко, - сказала она без большого волнения.
– Ты мстишь ему за себя?
– Нет, за тебя!
– пылко вскричал он.
– Ты добьешься успеха в тот самый момент, когда заветные мечты его самолюбивой юности потерпят позорнейший крах. Я организую театр, ты будешь премьершей.
Тут встала она.
– Ты не шутишь?
Он ласково взял ее руку, он расписал ей все, что у него произошло с Пильцем и Ланна. Масштабы разрастались; ему и самому вдруг стало ясно, что это дело стоящее.
– Сегодня вечером ты увидишь: от простодушия
– Он зашептал ей на ухо: - Мыловара Пильца, у которого при одной мысли о тебе слюнки текут, ты годами можешь водить за нос. А тем временем наши дела наладятся.
– Он злобно захохотал, засмеялась и она наигранным, театральным смехом.
Она переменила позу и, закинув голову, ждала реплики. Но он уселся на диван и молчал, пока она снова не села рядом с ним.
– Помнишь, все это мы уже пережили детьми.
– Ты имеешь в виду танцкласс?
– Я рассказал маленькому Вольфу Мангольфу, что тебе хочется танцевать с ним. А тебе было ужасно стыдно.
Сестре, по-видимому, и сейчас еще было стыдно. Брат сказал:
– Дом наш сломали. Осталась ли хотя бы скамейка в саду?
– На этой скамейке ты читал мне сказку о красных туфельках. Я их боялась. И теперь еще, когда я думаю, чем это все кончится, мне кажется, что на ногах у меня красные туфельки и они, танцуя, увлекают меня.
Раздался стук в дверь. Их соединенные руки разжались.
Это был Куршмид. Он приветствовал товарку со стоическим спокойствием, которое должно было свидетельствовать о пережитых страданиях, а брата - с подчеркнутой холодностью. Он пришел за ними от их общего друга, Мангольфа: тот устраивает вечеринку по случаю радостной встречи. Сам Мангольф, по его словам, с трудом отказал себе в удовольствии присутствовать при первом свидании брата и сестры.
– Он сторонится всех, - заметил Терра.
– Он ждет перемен в своей судьбе.
– У меня такое же впечатление, - подтвердил Куршмид. И они пошли.
В ресторане был заказан отдельный кабинет. Куршмид, войдя, не закрыл двери; Леа Терра видела снаружи в зеркале, как долговязый человек робкими и жадными глазами поглядывает на нее из кабинета. Она не отходила от зеркала, хотя уже привела себя в порядок. "Он немыслим!" - сказала она, не размыкая губ, и поправила на себе длинное жемчужное ожерелье. Брат помог ей, галантно улыбнулся и сквозь зубы пробормотал:
– Долгов у тебя нет? И жемчуг настоящий?
В кабинете граф Ланна сказал, как раз когда она входила:
– В самом деле, великолепная женщина.
Богач Пильц не находил слов, как нетерпеливый жених, и рука его, коснувшаяся ее руки, была влажной. Пильц, Ланна и оба художника стали по сторонам почетным караулом, Мангольф провел актрису посредине.
– Леа, я ни на миг не забывал, - шепнул он, подвигая ей кресло во главе стола.
– Я тоже кой-что помню, - сказала она, не понижая голоса. И обращаясь ко всем: - Леа меня зовут по сцене. Неплохо звучит, можно с таким именем чего-нибудь добиться?