Голова (Империя - 3)

Манн Генрих

– Тогда вы должны знать, - пояснил он, - что при этом совершенно неожиданно перемещается фокус в сердце. Он уже не совпадает целиком с образом женщины с той стороны, публичной княгини Лили.

– Ах, вот в чем дело, вы собираетесь жениться, - заметил наперсник.

Терра рассмеялся.

– Ха-ха, попробуйте возьмите себе в жены умный взгляд, непостижимую гордыню и отсутствующее сердце!

– Она, верно, графиня?
– заметил наперсник и скептически хихикнул.
– Не связывайтесь с такими девушками, если вы даже и художник.

– Вы опытный человек.

– Я самолично

написал одной такой, по брачному объявлению в газете. Она прислала мне даже свою фотографическую карточку, но только карточка была не ее, а покойной сербской королевы.

– И вы с тех пор не могли установить никакой связи между убитой королевой и вашей собственной особой?

– Я не сумасшедший.

– Судьба не посылает этого никому по почте.
– И Терра вперил пылающий взгляд в испуганное лицо собеседника. Тот тоскливо покосился на дверь. Но, не надеясь добраться до нее, он съежился и укрылся за столом.
– Разве не воплощенное безумие, - воскликнул Терра, - проматывать жизнь, этот божий дар, кружась все на одной и той же карусели, не слыша ничего, кроме дребезжания гнусной шарманки?

– Позвольте, это надо понимать иносказательно?

– Повертите сами карусель, тогда многое поймете.

– Опять начинается!

– А вы уже наперед знаете, чем я закончу? У неба хватит милосердия оградить меня от вашего влияния!
– Терра приподнялся с угрожающим видом. Наперсник наполовину исчез под столом.
– Страшнее всего было ваше влияние тогда, когда я сверхчеловеческим напряжением сил старался вырваться от вас. Оставайся чист и неподкупен, будь игроком, насмешником и презирай убожество.
– При этом он чокнулся с наперсником.
– Все равно, даже самая жертвенная мудрость приведет только к тому, что вашей глупости дано от природы, она превратит меня в гниющую падаль.

– Ну! Ну!
– вставил наперсник, стараясь подладиться.

Но Терра поднялся со стула, отошел немного и, упершись ногами в землю, напустив на себя торжественный вид, приготовился к речи.

– Властвовать!
– загремел он раскатисто.
– Властвовать во славу божью. Преуспеть можно только при существующем общественном строе.

Тогда встал и наперсник; он поднял руку и, желая проявить солидарность, сказал:

– Я тоже голосую за национал-либералов!

Терра держал руки за спиной, упираясь ими в стену; он притих; казалось, его охватила дрожь ужаса.

– Нельзя всю жизнь быть только тенью, которая пугает людей и которую они обходят. Необычайное является нам для того, чтобы мы за него боролись.

– Это вы опять о графине?

Терра зашагал по комнате.

– Дело в том, что в жизни самая фантастическая цель разжигает больше всего. Вот и пробиваешься, стремишься, достигаешь далей, которые всегда оказываются ближе, чем та единственная.

Наперсник, следуя за ним, возбужденно смеялся.

– Как вы все знаете! Откуда вам известно, что я своим благополучием обязан сербской королеве? Ради нее я, наконец, взял себя в руки, и, подумайте, дело вдруг пошло.
– Он снова опустился на стул.
– Только вам сознаюсь, я люблю ее до сих пор, - и поцеловал карточку кабинетного формата.

Терра оскалил зубы.

–

Она думает обо мне, как я о ней, тут уж ничего не попишешь. Ибо здесь пролилась кровь.

Наперсник перестал целовать карточку и с ужасом смотрел на него.

– Капля крови на шее девушки, та капля, что на совести у нас обоих, сиятельная графиня, весит много. Она больше весит, чем ваш умный взгляд, ваша непостижимая гордыня и даже ваше отсутствующее сердце.

Над столом виднелись только глаза наперсника. Затем он совсем сполз вниз, прошмыгнул под столом и скрылся за дверью.

Терра поднялся в ожидании ответа, готовый к бою. А где же наперсник? Тогда он тоже ушел.

Час спустя отправлялся поезд на Берлин, и Терра сидел в нем. Куршмид, его друг до гробовой доски, ждал его там утром, чтобы немедленно ввести в "Главное агентство по устройству жизни". Оно помещалось на Фридрихштрассе, против кафе "Националь". На вывеске стояло: "Главное агентство по устройству жизни, фон Прасс может сделать все".

– И это истинная правда, - пояснял Куршмид, пока они поднимались по лестнице.
– Жизнь, или то, что под этим понимает фон Прасс, состоит из добывания денег и наслаждений. Посему он в первую очередь держит консультанта по биржевым делам или тот содержит его. Случается, что акции, которые он рекламирует в своей газете, идут на повышение, но крах они терпят всегда. В обоих случаях он не в убытке. Ну, а уж тут недалеко и до сводничества в крупном масштабе.

– Отдел наслаждений, - заметил Терра.

– Отдел Б доставляет среди прочего и связи с двором, если это уже не сделано отделом А.

– А я?

– Подождите минутку. Мы устраиваем выставки, проводим гастроли, создаем знаменитостей. Здесь, как и на всякой другой бирже, мы привлекаем средства мелкого люда, а это и есть самые крупные. Мы обслуживаем весь мир искусств.

– Мы?

– Я заведую рекламой, - скромно ответил Куршмид.
– Хотите занять мое место?

– Я не такой энтузиаст, как вы, и потому вряд ли буду на высоте.

– Фон Прасс не спрашивает рекомендаций. Зато требует, чтобы вы каким-нибудь особо успешным маневром немедленно оправдали свое жалованье за первые пять лет.

– А как он платит?

– Вполне достаточно для того, чтобы вы не сбежали.

– Ну, это, кажется, не совсем так: ведь вы же собираетесь уйти.

Куршмид замедлил с ответом.

– У меня есть для этого личные причины, - признался он и покраснел.

– Моя сестра Леа, - сказал Терра, - говорят, произвела сильное впечатление во Франкфурте в пьесе какого-то Гуммеля, что ли?

– Вы познакомитесь с ним!
– радостно воскликнул Куршмид.
– Я пробуду здесь еще несколько дней до отъезда во Франкфурт.

Они как раз входили в широко открытую дверь приемной "Главного агентства по устройству жизни". Там стояли два круглых дивана, обитых красным плюшем, посреди которых на задрапированных тумбах красовались серые от пыли букеты бумажных цветов. В такой ранний час на диванах сидели только пожилой бритый мужчина и два молодых, того же типа; они на что-то ворчали. В это время вошла еще дама, красивая и изящная; все они объединились, чтобы возмущаться уже громко.