Голова (Империя - 3)
Шрифт:
Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться с ним взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у него из глаз. Голос был придушен, речь бессвязна:
– Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не настолько молоды, чтобы дурачить себя отжившими бреднями. Послушай: я буду рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.
Ее рука перестала быть безучастной. Она с дрожью прильнула к его руке.
– Ты будешь счастлива по-прежнему, - горячо прошептал брат.
– Я больше
Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!
Повернувшись к освещенному окну, вперив глаза в пустоту, слушала она его описание Беллоны Кнак.
И с надменной улыбкой:
– Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.
Брат с готовностью:
– Брак по расчету, в полном смысле слова. Ручаюсь тебе, он будет глубоко несчастен.
– А про себя: "Не вполне. Ты примешь его и в роли чужого супруга".
– Он тебе не написал? Не послал извещения?
– спросила она, как будто совсем равнодушно; но едва у нее в руках очутилось письмо, как она бросилась зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя его застывшим взглядом, впитывая всем существом.
– Ты нынче не играешь?
– окликнул ее брат. И вспомнил.
– В это время обычно является Куршмид.
– Куршмид не показывается, - сказала она как во сне.
– Давно?
– Не помню. Он всегда был здесь. И вдруг его не стало. Ах, да, - с того вечера, как я ему сказала, что Мангольф помолвлен.
– С того самого вечера?
– Он еще погремел посудой на кухне, а потом исчез, словно провалился.
– Ты не видала его лица?
– Его лица? Почему?
– Я разыщу его, - сказал Терра и ушел, не медля ни минуты. В театре он узнал адрес актера. Оказалось, тот съехал неизвестно куда. По слухам, выехал даже из города, - может быть, в провинцию, на гастроли? Терра отыскал агентов, которые могли дать какие-нибудь сведения, но и это ни к чему не привело.
В назначенный час он явился к Мангольфу. Мангольф взволнованно бросился ему навстречу, но подавил вопрос, который чуть не вырвался у него, и от усилия воли даже побледнел. Но тут же постарался сгладить свой порыв светской беспечностью. Лишь когда друг напомнил: "Урожденная Кнак ждет", лицо его омрачилось.
– Прошу тебя, помоги мне соблюсти декорум, - сказал он официальным тоном.
– Впрочем, госпожу фон Толлебен я люблю. "В довершение всего, он даже влюбился в ту, что воплощает для него успех!"
– Что делает Леа?
– неожиданно спросил он на улице и сбился при этом с шага.
– Она великолепно настроена и желает тебе счастья, за недостатком времени через меня, - весело, тоном человека, понятия не имеющего о всяких сложных взаимоотношениях, ответил Терра и с удовольствием констатировал, что друг побледнел больше прежнего.
Они заехали за невестой и ее родней. Второй свидетель, рейхсканцлер, должен был прибыть прямо в ратушу к заключению гражданского брака. Он появился в самую подходящую минуту. Все были в сборе, и наступила пауза. Ничего лучше жених не мог бы пожелать.
Затем внушительной вереницей карет все двинулись к церкви. У входа в ризницу, от самой мостовой стройными шпалерами выстроились
– Образумьтесь вы, сумасшедший!
– прохрипел Терра.
Мангольф пригнулся, спасаясь от кинжала, который уже не грозил ему. Его молодая супруга в первый миг забыла о нем; она отскочила в сторону, заботясь лишь о собственной безопасности. Потом она спохватилась и упала без чувств, как раз на руки возвращавшегося рейхсканцлера. Тот передал ее отцу, и Кнак, не владея собой от гнева на судьбу, преследовавшую замужество его дочери, торопливо поволок ее в ризницу.
Рейхсканцлер тем временем решительно и прямо направился к зрителям, как по команде ринувшимся с противоположного конца. Несколько негромких, но внушительных слов - и он уже был господином положения, Любопытные отскочили, словно их дернули за веревочку. Они даже поспешили уверить напирающих сзади, что ничего не произошло. Мангольф искал Терра, он хотел что-то сказать ему, но Терра уже исчез вместе с Куршмидом.
Он вовремя обнаружил дверь в сад. Твердым шагом вышел он за ограду, на улицу. Куршмид еле плелся рядом с ним. Терра все еще держал его как в тисках, но это было уже ни к чему, Куршмид сдался.
– У вас всегда хромало чувство такта, - сказал Терра, ища глазами, на чем бы сплавить Куршмида. Боковая улица была пустынна.
– Я не помнил себя, - сказал Куршмид сокрушенно. И добавил с гордостью: - Леа была бы отомщена!
– Опозорена, - поправил Терра и махнул рукой подъезжавшему экипажу.
Куршмид был водворен в экипаж.
– Проваливайте!
– грозно прошипел ему Терра прямо в осунувшееся лицо. Проваливайте! Поняли?
– Учитель, я ваш до последнего вздоха.
– Под глазами у него мерцали синеватые полукруги. С тем он и отбыл.
Когда Терра вошел в ризницу, ситуация была такова: несчастная жертва, Беллона, возлежала на скамье для хора, скрытая стаей дам, успокаивавших ее. Господа Ланна и Кнак защищали вход от свадебных гостей, шумевших в церкви. Свадьба будто бы отложена, в воздухе пахло скандалом. Рейхсканцлер опровергал слухи. Кнак убеждал гостей поверить слову такого человека.
Всеми забытый новобрачный одиноко жался за раскрытой створкой двери.
Хмурясь, он подозвал Терра:
– Я сразу же хотел тебе сказать: твое вмешательство было лишним... Ну, все равно благодарю тебя. А его нет?
– спросил он и, не в силах дождаться ответа: - Все уже известно?
Терра отер лоб; он был возмущен за друга, равно как и за сестру.
– Этот субъект всех нас подвел.
– Слава богу, что он не выбрал время перед гражданским бракосочетанием!
– сказал Мангольф.