Головастик из инкубатора
Шрифт:
Кстати, по этой же причине я не помню и какой-либо зависти среди сирот. Одевались мы все государством абсолютно одинаково (вероятно, для того чтобы никому не было обидно). Никаких дорогих и красивых вещей, выделяющих кого-то из общей массы, у детдомовцев отродясь не было. Мамы и папы у всех такие, что ими особо-то и не похвастаешься (хоть некоторые и пытались, о чем чуть ниже). Так что почвы для зависти у нас не было никакой.
Но вернемся в интернатскую помывочную. Собственно, баней ее называли только для солидности – на самом деле это была обычная душевая комната с довольно вместительным предбанником, чтобы там одновременно могли разоблачиться человек
Помогала нам в этом старая уборщица баба Люся, которую специально отрядили для такой неблагодарной работы, чтобы мы, «маленькие долбоебы», чего доброго, не утопили друг друга ненароком. Известна она была тем, что постоянно на нас материлась, дымила вонючей папиросиной, сплевывала сквозь зубы и всегда была готова шандарахнуть кого-нибудь из ребят грязной тряпкой по спине.
Но все это были цветочки по сравнению с тем, что она вытворяла с нами в бане. Для этой прирожденной садистки что полы скрести, что ребенка – все было едино! Ее грубые, железные ручищи, привыкшие к тяжелому труду, не давали детям никаких поблажек. Старая карга терла и скребла нас мочалкой с такой исступленной свирепостью, что казалось, сотрет кожу до кровавых пузырей!
Мы орали в этой бане, как резанные, и если бы кому-то вздумалось в те моменты пройти мимо дверей, то он бы подумал, что нас там не моют, а убивают! Кажется, именно благодаря бабе Люсе мы окончательно закрепили в своих головах все свои обширные познания нецензурной лексики. А вы попробуйте не заорать матом, когда вас после долгого и мучительного скобления еще и ошпаривают кипятком напоследок!
Скорее всего, столь варварским и беспощадным образом баба Люся мстила в нашем лице всем детдомовским мальчишкам, которых небеспричинно подозревала в страшном грехе – неуважении труда уборщиц. Мы и в самом деле не были чистоплюями – легко могли бросить бумажку в неположенном месте и в целом, конечно, добавляли бабе Люсе кучу лишней работы, за что и были безжалостно наказуемы «мойдодырихой» в бане.
Заканчивая свой рассказ про распорядок нашей жизни в интернате, замечу, что ближе к вечеру Раиса Борисовна, предвкушая долгожданное окончание рабочего дня, приходила в некое благостное расположение духа и допускала определенные послабления в режимных моментах. Так, например, мы уже не должны были возвращаться ненавистным строем из столовой на свой этаж, поскольку нам милостиво дозволялось затащить на него «свою любимую воспитательницу». Раиса Борисовна называла сие действие «Покатушки на лошадках».
Делалось это так: весь класс подходил к лестнице и по команде воспиталки останавливался перед ней. После обильного ужина эта преграда казалась Раисе Борисовне непреодолимой. Из строя для срочной транспортировки вышеуказанного груза в приказном порядке вызывалось несколько слабосильных первоклашек. Кто-то из нас упирался в Раису Борисовну сзади, кто-то подхватывал ее за руки спереди и вот так, совместными усилиями, мы затаскивали эту свинью на четвертый этаж. При этом Раиса Борисовна, добрая душа, не забывала нас подбадривать: «Но-но, мои лошадки!». Она буквально блаженствовала, когда ее тащили по лестнице и с противной ее жирной морды не сходила довольная улыбка.
Уже после отбоя, лежа с открытыми глазами в темноте и наблюдая на потолке спальни причудливую игру света от автомобильных фар, проезжающих мимо интерната машин, я думал про себя: как странно, ведь я мог оказаться в каком угодно месте, и даже не самом плохом, но почему-то очутился здесь.
Однажды я услышал, как на соседней кровати тихо плачет под одеялом новенький парень, которого только что привезли в наш детдом. Это было для меня так удивительно, что я, свесив ноги со своей шконки, спросил у него: «Ты чего ноешь?». «Домой хооочу!» – уже не сдерживаясь, заскулил в полный голос новенький. «А тебе что, здесь не нравится?». «Неееет!» – продолжал он захлебываться от слез.
Честно сказать, меня столь бурное изъявление чувств даже покоробило. Сам я уже давно не имел такой скверной привычки – реветь почем зря, и с осуждением смотрел на тех, кто этого делать не стеснялся. Ну, не мужское это дело, согласитесь? Кроме того, мне стало немного неудобно за то место, где я волею судьбы оказался.
«Интересно, – злился я, – и чего он, дурак, мать его так, плачет? Разве это как-то изменит ситуацию и позволит ему выбраться из сиротника?». Не зная другой жизни, и не имея возможности сравнивать, я считал эти слезы признаком слабости, если не глупости. «Зачем вообще рыдать, когда тебя уже бросили? Это же совершенно бессмысленное занятие! Все равно слезами горю не поможешь. Надо обустраиваться в интернате, коль скоро ты в него попал, а не хныкать, как баба!».
Взять, к примеру, моего приятеля, Женьку Билялетдинова – так вот его родители, он мне об этом сам по секрету рассказывал, сейчас находятся за границей, на ответственном задании! Мальчугана же в детский дом сдали временно, поскольку разведчикам детей на работу брать с собой не полагается. Но как только они вернутся на родину, Женьку сразу же заберут отсюда.
Здесь вообще ребят послушаешь – обзавидуешься: у одного папа – заслуженный полярник и герой, годами на льдинах дрейфует, занимаясь какой-то научной работой, у другого мама – самая обаятельная и привлекательная, лучшая мама на свете! Одно лишь не понятно, как они все в интернате очутились?!
В отличие от своих хвастливых товарищей, я не знал ни гордости за отца, ни любви к своей матери. А все потому, что ни разу их не видел. Я даже представить себе не мог, как они могли бы выглядеть. Мне хотелось бы, конечно, чтобы это были добрые, красивые, сильные и благородные люди, но тогда, спрашивал я себя, что я здесь делаю?..
А на самом деле, судьбы у детдомовцев удивительно похожи. Лишение отца и матери родительских прав, приемник-распределитель и вот теперь интернат. У некоторых ребят и того хуже. Так называемые родители смертным боем били своих детей, мучили их голодом и истязали холодом, топили в ванной и обваривали кипятком, прижигали утюгом и сигаретными окурками, резали ножом и насиловали разными предметами, заставляли воровать и забывали на улице!
Хочется спросить этих мразей, по недоразумению ставших родителями: «А зачем вы вообще рожали детей? Чтобы мучить и издеваться над ними?! Вы что, не понимаете, как тяжело и страшно уродуете их не только физически, но и морально? А ведь они не все время будут маленькими. Когда-нибудь ваши дети вырастут, пусть даже и в неволе, за интернатским забором, и обязательно придут к вам, чтобы поинтересоваться: «А почему вы, предки хреновы, так гнобили нас в детстве?! Что за удовольствие у вас было истязать нас, почем зря?!». Что вы ответите на это? Как будете смотреть им в глаза?!»…