Головастик
Шрифт:
Мне почудилось, что я слышу сдавленные рыдания за захлопнувшейся перед моим носом дверью. И чего это она?..
В тот день она пошла на улицу одна, хотя обычно по вечерам мы тихонько выбирались на конезавод, основанный моим дедом для собственного развлечения, и допоздна катались по округе, чувствуя себя рыцарем и его прекрасной дамой эпохи раннего Средневековья… Винкл обожала лошадей…
Весь вечер я играл в "Teritoria" (умудрившись наконец захватить базу Ламаас на третьей луне планеты Фанхтор и получив долгожданный чин старшего астронавта боевого крейсера) — до того самого несчастливого момента, когда в комнату, как обычно, без стука, не вошел мой до безобразия исполнительный гувернер, чтобы безапелляционным тоном пожелать мне спокойной ночи.
Утром
— Винкл, завтрак через пятнадцать минут, — крикнул я через дверь, тщетно пытаясь пригладить непослушные кудри, чтобы сделаться хоть ненамного серьезнее.
— Я не голодна.
— Винкл, это семейная трапеза, мы все обязаны на ней присутствовать.
— Обойдетесь без меня, у вас хорошо получается.
— Винкл, не упрямься! Спускайся, иначе мы опоздаем.
— Скажи, что я заболела.
— Головастик! — прикрикнул я. — Прекращай эти шуточки!..
— Я не голодна, — повторила Винкл.
Я дернул дверь и ничуть не удивился, обнаружив, что она заперта на все четыре замка; Винкл частенько запиралась в комнате, прячась от всех — вот только меня она обычно пускала.
— Открой дверь, пожалуйста, — чуть спокойнее попросил я.
— Ты опоздаешь на завтрак.
— В гробу я видел этот завтрак.
Замок щелкнул; я отпер дверь и взбежал по ступеням, проклиная любимые отцовские лестницы.
Винкл сидела в глубоком вольтеровском кресле перед окном, вертела в руках дистанционный киберключ и отсутствующим взглядом смотрела на маленький парковый пруд и окольцовывающую его замощенную дорожку.
— Может, ты все-таки спустишься?.. — мягко спросил я, усаживаясь на подоконник так, чтобы не дать ей возможности на меня не смотреть. Я заметил, что глаза у нее заплаканные, а зеленое платье страшно помято (счастье, что ее не видит гувернантка). Кровать в углу комнаты была даже не расстелена.
— Что случилось, Головастик?..
— Ничего, — криво усмехнулась она. — Кого интересуют дела усопших досрочно?..
Я молча ждал продолжения. Я не любил, когда Винкл плакала — мне казалось кощунственным такое распоряжение своим драгоценным временем, к тому же я не умел утешать — во мне для этого, должно быть, чересчур мало сострадания. Однако этот ее монолог я помню наизусть, и до сих пор, столько лет спустя, мне стоит лишь закрыть глаза — и я слышу ее голос, тихий и срывающийся, вижу ее заплаканные красные глаза так четко, будто это было вчера…
Почему, почему боги прокляли именно ее?.. Она не создана для этого мира, она не заслужила этой смерти…
Не плачь, Головастик… такие, как ты, не должны плакать…
Почему я верю, что сейчас, через вихри времен, она услышит меня?..
— Почему, почему вы меня похоронили заранее?.. — шепчут ее непослушные губы, а мне хочется обнять ее, успокоить и сказать, что все будет хорошо — хоть я знаю, что эта заведомая ложь не сделает ее жизнь проще… — Да, у меня зеленые волосы, да, это генная мутация, да, я умру из-за нее через месяц, но почему, почему уже сейчас я считаюсь чуть ли не ходячим трупом?.. В ателье на меня смотрят, как на блаженную — зачем ей новое платье, когда надо намотать на лицо паранджу и уйти в монастырь, спешно замаливать грехи; если я смеюсь, все крутят пальцем у виска; а когда я гуляю по парку, все думают, что это я присматриваю место под могилу… Старший брат, родной брат, который далеком незабвенном прошлом играл со мной в аркады, теперь предлагает тихонько прирезать меня в застенках, чтобы не портить репутацию Дома!.. Я здесь — не младшая леди, а пленница, не имеющая права выйти за ограду… и даже спуститься на ужин, чтобы поглазеть на воспитанника! Меня стыдятся, меня запирают, все делают вид, что меня не существует… Мой отец говорит,
Мы сидели и молчали.
— Я знаю, ты не виноват… извини, я просто сорвалась…
— Ничего, я понимаю… может, все-таки пойдем на завтрак?..
— В таком виде?.. — грустно хмыкнула Винкл. — Впрочем, ладно… выйди, пожалуйста…
Я кивнул и скрылся за дверью, прислушиваясь к доносящимся звукам — шелесту тканей и плеску воды, и думая о генных проклятиях… и понимая, что, как это ни страшно, бороться с ними — бесполезно.
Она быстро привела себя в порядок — правда, глаза по-прежнему были красными и заплаканными, но теперь на ней было свежее белое платье, а волосы были в кои-то веки заплетены в косу. Ей не шли строгие прически; впрочем, я не сомневаюсь, она и сама об этом прекрасно знала.
После завтрака мы, собрав на кухне корзинку с едой — нелегально, разумеется, — тихонько сбежали из-под недостаточно бдительного контроля на конезавод, вознамерившись прогулять обед, а если получится, то еще и ужин. Я ничуть не сомневался, что отец будет крайне этим не доволен; впрочем, то не мои проблемы.
А вечером мы сидели в ее комнате, я на подоконнике, Винкл на ковре, и она тихонько наигрывала на гитаре грустную мелодию…
Балансируя на лезвии ножа, Я иду по сложной вязи дорог. Этот путь, коль выбран раз — навсегда, Он ведет из райских кущ — да в острог. Прячется он среди трав да кустов, Исколол он ноги мне до крови. Здесь блестит хрусталь разбитых миров, И никто мне не протянет руки. Этот путь жесток и очень далек. И не знаю я, куда он ведет. Все исчезло в сложной вязи дорог, Все осталось далеко позади. Не боюсь развилок я и мостов, И упрямо я иду по пути. Верится, что я найду хлеб и кров, Хоть и знаю я теперь — не дойти… Балансируя на лезвии ножа, Я иду по сложной вязи дорог. Этот путь, коль выбран раз — навсегда, Он ведет из райских кущ — да в острог…Я сидел на подоконнике, смотрел на несуществующий закат и думал о жизни, смерти и судьбе. А еще о своей Малышке Винкл, Головастике, девчушке с зелеными волосами, чьей жизни оставалось едва ли с месяц…
Следующим утром разбудивший меня Фернан, мой гувернер, высказал мне все, что он обо мне думает; должно быть, он со вчерашнего обеда готовил эту речь. После этого он отправил Марианн будить Винкл, а сам бдительно проследил, чтобы рубашка была отглажена, а галстук-бабочка был расположен точно по центру моей многострадальной шеи.
За завтраком мне мягко дали понять, что вся семья недовольна моим безответственным поведением; десертный прибор у моего места отсутствовал. Впрочем, я никогда не пылал особенной страстью к мороженому с фисташками, так что это не стало для меня серьезным ударом; к тому же я уже не в том возрасте, когда меня можно научить послушанию всего лишь лишением сладкого.
Еще отец вежливо намекнул, что знакомить Аластора с нашими территориями надлежит мне, и предложил начать с конезавода; я не воспылал особенным счастьем, но мое мнение явно не имело никакого значения.