Головастик
Шрифт:
Винкл тронула струны, наконец; я замер, вглядываясь в далекие горы, усыпанные слепящими глаза солнечными бликами.
Кем считать себя — не знаю: Не жива и не мертва. Не сгораю в искрах рая, В ад дорога не близка.Я почувствовал, что, несмотря на легкий мотив, от песни мне ощутимо становится хуже. Особенно когда она поет вот так: улыбчиво, хоть и шепотом, ясным, чистым и… обреченным голосом.
Дивный вечер гаснет… свечи… Блики — в стеклах и в вине. Я сижу без дара речи… АЯ дернулся; мои пальцы судорожно сжали тонкие перильца балкона. Аластор выглядел подозрительно задумчивым.
— Винетт, а… кто написал эту песню?.. — тихо спросил Ал; я заметил, что костяшки его пальцев тоже побелели.
— Младшая леди Дома, Алиса-Винкл Фииншир, — с непроницаемым лицом произнесла моя непокорная сестрица, наигрывая какой-то перебор, даже не зажимая аккорд — видимо, машинально и не вполне осознанно.
— А… кому она ее посвятила?..
Винкл помялась.
— Честно говоря, я не знаю, — немного смущенно созналась "подруга автора текстов" леди Винетт. — У нее был… молодой человек, но они, кажется, поссорились… я не уверена, Алиса редко мне рассказывает о нем…
— А, понятно, — довольно безразличным тоном произнес Аластор, хмурясь и напряженно вглядываясь в дикие, неухоженные поля и наш буйный сад, в котором садовник не слишком убедительно пытался выстричь из куста зайчика. Мода на подобные скульптуры давно прошла, но он оставался верен ей вот уже добрых тридцать лет; наш отец, впрочем, не препятствовал этому, потому что "зайчик" был больше похож на работу не очень талантливого, но старательного скульптора-кубиста. — Тор, а зачем вам в саду этот вепрь?..
Я пожал плечами.
Разговор упрямо не клеился, несмотря на то, что Винкл снова что-то сыграла — веселое, зажигательное и не вполне осмысленное, да и то не до конца. Я уныло ощипывал опавшую розу (опять убрать забыли, надо будет перенастроить киберов, разленились), Аластор рисовал в блокнотике миниатюрные фигурки людей, а моя сестрица отрабатывала переход в соль-бемоль-мажор из всех ей известных аккордов, что не лучшим образом сказывалось на психическом состоянии окружающих.
А я невольно залюбовался сестренкой — единственной из нас, кто сумел выучиться игре на малой арфе, гитаре, фортепьяно (обязательная ступень обучения для всех младших леди благородных Домов; даже несмотря на то, что толку с музыкального образования было чуть) и свирели — тут уже безо всякий учителей. Какой мальчишка не умеет насвистывать на дудочке?.. Я не умею, хотя она пыталась меня научить.
Она пишет стихи — не знаю, как они хороши с литературной точки зрения, но мне нравится. Да, я и сам пытался, но в "изящных искусствах" я был хуже круглого нуля — тот хотя бы даже и не старается.
Она неплохо (на мой почти профессиональный взгляд) программирует — хуже меня, но для девушки даже запомнить простейшие теги уже прогресс. Не знаю уж, как все это сочетается с ямбами и хореями… я никогда не спрашивал… я вообще многое не успел о ней узнать…
Она лучше меня, во всем — умная, старательная девушка, она
Честь Рода… прикрываясь ею от редких стрел, как щитом, человечество, похоже, уходит все дальше по дороге бесчеловечности.
На ужин подали картофель по-французски; не знаю, чем он отличается от обычной жареной картошки с луком и вбитым яйцом — вероятно, напыщенным названием.
В нашем доме не принято ждать опоздавших; ровно в семь отец или, в его отсутствие, дед вооружается вилкой и ножом, желает всем приятного аппетита и с аристократическим профессионализмом начинает разделку своей порции на микроскопические кусочки. Мы ему благородно киваем и занимаемся порциями своими; старательные киберы с белоснежными полотенцами бдительно следят, чтобы никто ничего не просыпал и не пролил, а если это не дай процессор случится, эта оплошность осталась незамеченной.
Отвлекать представителей рода Фииншир не принято; в семь утра, полдень и семь вечера жизнь нашей вилле замирает. Если отец услышит даже просто газонокосилку — будет страшная буря, которую лично я предпочту не наблюдать.
Аластор с нашими "милыми семейными посиделками" свыкся довольно быстро; однажды вечером мы попытались пересчитать все писаные и неписаные правила наших Домов, но сбились на пункте под номер четыреста семьдесят шесть. Я не сомневался, что этот список неполный, но вспоминать дальше у нас не было сил ни физических, ни духовных: я едва не умер, пока хохотал над изящной и серьезной формулировкой Аластора "всегда ходить с напыщенной рожей" (это был пункт сто двадцать четвертый, которым мы в тот момент сочли возможным пренебречь).
Еще были такие правила, как: не топать на балконах; молчать, проходя мимо садовника (этот запрет был довольно логичен: иначе он мог заболтать любого до смерти, привязавшись к какой-нибудь ничего не значащей фразе); не смеяться громко; не ругаться нехорошими словами; разговаривать высоким штилем или хотя бы стремиться к этому; не насыпать в чай сахар, даже если хочется, потому что ложечка звенит; не разговаривать с немногочисленными слугами; называть всех полным именем и титулом (самый часто нарушаемый запрет); не включать бытовую технику после двадцати двух, потому что она якобы жужжит; не ходить по дому в джинсах, а соблюдать английский этикет — платья строгого покроя девушкам, классические брюки парням; не сбегать по ступеням; не опаздывать на обед…
Поэтому когда Винкл с опозданием на шесть минут сбежала по лестнице в неприлично коротком, развеваемом игривым сквозняком коктейльном платье, с открытой спиной и ногами, обнаженными от беззастенчиво задранного подола до тонкой шнуровки босоножек на высоченных шпильках, у нас с Алом совершенно одинаково отвисли челюсти.
Нет, нас, конечно, уже ничто не удивит… Но отец ее точно выпорет!.. если поймает, конечно…
— Добрый вечер, матушка, — смиренным тоном в духе романов о средневековье произнесла Винкл вместо традиционного приветствия, после чего жизнерадостно помахала нам с Алом обеими руками и на всю столовую объявила: — Привет!
— Вин… — (мама старательно, но неубедительно закашлялась) — Винетт!! Что это на тебе… одето?!
— Платье, — "объяснила" Винкл.
— Оно… неприличное! — грозным обличающим голосом произнесла Сара. — Сними его немедленно!!
— Прямо здесь?.. — невозмутимо уточнила моя наглая сестрица, хватаясь за левую бретельку и опуская ее все ниже.
Сара неприлично громко взвизгнула.
— Прекрати!!! Садись за стол, — отрывисто приказала Сара. — Ты сегодня без десерта!!
Винкл так вздернула бровь, что мама, наконец, отцепилась от ее внешнего вида и вернулась к картошке, с которой она расправлялась, как с кровным врагом, испортившим ей всю и без того не слишком счастливую жизнь.