Головокружение
Шрифт:
Он пристально посмотрел на кучку красного пепла.
– Меня снова оставили одного в шале, на этот раз на пять дней. Я колебался: удрать или нет? Сбежать в лес со своими десятью тысячами евро и исчезнуть в неизвестном направлении.
– Но ты же не сбежал.
Фарид заплакал. Мишель наклонился и схватил его за волосы:
– Да плевать мне на все твои сожаления и слезы. Слишком поздно. Давай дальше.
– Все произошло… в тот самый день, двадцать пятого февраля. Он сказал, что это последний день и что к вечеру я получу деньги. Часов в пять утра мы сели в пикап и снова поехали к лесу. Остановились, как обычно, и он открыл багажник. На этот раз там лежали три больших, как огромные сосиски, тюка, завернутые в одеяла… Погода была мерзкая, дул ледяной ветер, темень непроглядная… Я думал, превращусь в ледышку
Теперь Фарид дышал с долгим свистом, а зубы стучали уже не переставая.
– В одном из тюков был твой пес, Жонатан. Тюк был легче остальных и по форме напоминал собаку. Я его нес один.
Обмотанный цепью, я не мог даже кулаков сжать. Ногти скребли по ткани брюк. Я взглянул на Мишеля. Он расхаживал с угрожающим видом, держа в руке острый камень. Мне стало страшно за Фарида.
– Это было ужасно, я думал, что умру от усталости, я больше не мог. Когда мы спустились в пропасть, этот человек зажег лампу, и тут я увидел палатку. Настоящую палатку, поставленную на землю. И вдруг в какую-то долю секунды меня осенило: в тюках живые люди, а этот тип – сумасшедший, больной на голову. В худшем смысле этого слова. Он мне улыбнулся в последний раз и развернул одеяла. Вы оба были живы. А на тебе, Мишель, уже была железная маска. Тогда он бросил мешок с деньгами мне в лицо, навел на меня револьвер и сказал: «Вот твои бабки. Сказано – сделано. Но я сильно сомневаюсь, что они тебе здесь понадобятся. Не думаешь же ты, что я позволю тебе выйти отсюда?» И он все выбросил в пропасть: инструменты, какую-то часть барахла. Остальное вы знаете. Он мне что-то вколол, как и вам. Как и вы, я очнулся не сразу там, на верхотуре, на карнизе, и рядом лежал мешок с деньгами и твое письмо, Жонатан. Прочесть это письмо я не мог, я вообще не знаю, зачем мне его подсунули, но это то самое, которое нашел твой пес. Когда… когда я понял, что вы рано или поздно доберетесь до моего карниза, я решил выбросить все в пропасть, сказав себе, что, на худой конец, смогу потом достать. Ну и бросил за скалу.
Губы его дрожали, они были не то фиолетовые, не то темно-темно-розовые.
– Ну вот я вам все рассказал. Я так и не узнал, что это был за тип и зачем он все это сделал. Зато я точно знаю, что не должен был вам ничего говорить. Ведь это я приволок вас сюда. И теперь вы меня убьете.
– Ага! – рявкнул Мишель.
Фарид мотнул головой в мою сторону:
– Пока мы тут сидели, я понял, что все это имеет отношение к тебе, Жонатан. Маловероятно, что он из-за меня все затеял. Он знал о грабеже, знал, что мы с тобой в каком-то смысле связаны. Точно так же, как ты связан с Мишелем через лейкемию. Это тебя он хотел уничтожить, а нас только использовал, меня и Мишеля. Мы всего лишь… орудия мести.
У меня перехватило дыхание. Горло и язык обожгло чем-то кислым. Значит, я и есть цель такой мести… Все усилия, многолетняя подготовка, поиски материала… И все подгадано как раз к моменту пересадки костного мозга у Франсуазы, с расчетом, чтобы мы страдали еще сильнее.
Я, Франсуаза, Клэр… И, кроме нас троих, еще один человек, умерший девятнадцать лет назад…
У меня в голове без конца вертелось одно ужасное имя. Потому что в этом была логика.
Макс Бек.
Но как… как, черт возьми, это было возможно? Как он смог выжить после падения? А потом спуститься с горы и при этом не умереть от голода
Хотя… Мы же живы, а просидели в подземелье не меньше недели… Воля границ не имеет.
Я был далек от того, чтобы впадать в панику, но попытался вспомнить черты найденного в галерее трупа. Лысый череп… У Макса была шикарная шевелюра… Карие глаза, как сказал Фарид… У Макса глаза были голубые. Может, линзы? Все было как-то мутно и неясно. И так давно. Прошло девятнадцать лет. И все девятнадцать лет я пытался забыть.
И Макс все эти девятнадцать лет готовил долгую, бесконечную месть…
– Фарид, когда ты притащил нас сюда, Мишеля, Пока и меня, ты говорил о каком-то первом тюке. Ты его спустил еще девятнадцатого, и он был легкий. А это могла быть девушка весом в пятьдесят килограммов?
– Нет-нет, не думаю. Но среди инструментов была пила, которую он выбросил в пропасть двадцать пятого, держа меня под прицелом. В те дни, когда я оставался в шале, он спускался сюда работать. А пила… мне кажется, она нужна была, чтобы пилить лед. Вы не замечали, а во льду что-то виднеется, если хорошо вглядеться. Среди трещин есть такие, что явно сделаны каким-то инструментом.
Он перевел дух и выдохнул:
– И они расположены как раз вокруг непонятного темного пятна.
38
Я мечтаю о пении птиц, о запахе земли, размятой в пальцах, о зеленой сияющей листве растений, которые я заботливо поливаю. Мне хотелось бы купить клочок земли, где водились бы олени, кабаны и птицы, росли бы тополя и клены. Там я выкопаю пруд, где поселятся утки, а по вечерам рыбы станут выпрыгивать из воды, ловя насекомых. А в лесу будет полно тропинок, и мы с тобой забредем в самые укромные уголки… Выйдем на берег, к воде, и растянемся на траве. И обнаружим маленькую дощечку с надписью: «Вот он, реальный мир»…
Мы погрузились в молчание. Мишель уселся между нашими закованными в цепи телами и затих. Он не двигался. Я пробовал кричать, спрашивал, что же теперь с нами будет, но не добился никакого ответа. Видимо, ему надо было обдумать дальнейшие действия. Убивать или не убивать? И как убить? Напрямую, с помощью оружия, или косвенно, уморив голодом, холодом и ранами?
Фарид стонал то громко, то еле слышно. Смерть подкрадывалась к нему медленно, исподтишка. Прошло долгое-долгое время, и Мишель ожил. С мрачным и загробным, как его маска, видом он разобрал наконец камни вокруг меня и ушел, не сказав ни слова и забрав с собой фонарь.
Я, насколько мог быстро, покатился по земле, чтобы размотать цепь, и пополз к стонущему Фариду. Теперь я мог двигаться свободно, мне не мешали ни цепь, ни каменная загородка. Все мышцы и кости отчаянно болели, локти и колени хрустели. Сгорбившись, я все ближе подползал к парню. Насколько же я постарел в этом подземелье, наверное, превратился совсем в старика…
Мишель ушел к леднику и теперь нещадно молотил камнем по льду. Осколки разлетались во все стороны. Я снял перчатки и оглядел свои руки. Они совсем одеревенели, сухожилия отзывались резкой болью. Я был одет, и то промерз, а что же говорить о Фариде, который лежал совершенно голый, да еще обездвиженный цепью?
Я принялся разбирать камни вокруг него, но у меня получалось слишком медленно. На его лице уже не отражалось ни страха, ни боли.
– Давай… Еще немножко, последнее усилие… Повернись на бок…
Он не шевелился и никак не реагировал на мои слова. Сжав зубы, я отодрал расплавленную вилку, прилипшую к коже, и толкнул его, чтобы он покатился по земле. Цепь размоталась и освободила заледеневшее тело. Я взвалил его на плечи, побрел к палатке и поспешно, со слезами на глазах, уложил его в спальник. Мишель искромсал ему подошвы, и это была действительно пытка. Больше он никогда не сможет ходить, ни в этом подземелье, ни вообще где-нибудь. Я начал лихорадочно искать его одежду, перерыл все спальники, заглянул под корематы. Нигде ничего. Тогда я выбежал из палатки и бросился к Мишелю. Я колошматил его кулаками по спине, а он все долбил и долбил лед, сдирая с рук кожу.