Голубка
Шрифт:
Татьяна Ивановна видела, как мужчина в форме наклонился и что-то сказал самой маленькой, стриженой девчонке, видимо, стремясь этим обратиться ко всем детям сразу. Девчонка что-то ему ответила. Татьяна Ивановна не расслышала, что именно. Но зато очень хорошо увидела, что ответ девочки просто взвинтил железнодорожника.
— Сейчас как возьму за ухо, раскручу и выкину! Будешь тогда разговаривать!
Оскалившись как волчонок, девчонка выдала готовый ответ:
— Не имеете права!
— Неужели у вас совсем нет стыда? — поразился мужчина. — Совсем, ни капли?
У Татьяны Ивановны сжалось сердце. Она поняла, что мужчина сначала хотел сказать: дети, мол, кругом. Но вовремя опомнился, заменил на «пожилые люди». Оговорись железнодорожник, скажи он «дети кругом», компания освистала бы его, подняла на смех. А они-то кто? Не дети? Они тоже дети, только брошенные! Их мамы с папами за ручку по театрам не водили, мороженым не кормили. Они — интернатские. Ничьи.
Мужчину было жалко. Искренне у него вышло, горячо:
— Пожилые люди кругом!
На это маленькая лохматая девчонка угрюмо ответила:
— С понтом — они не ругаются!
Компания дружно ее поддержала. Мужчина-железнодорожник не выдержал и ушел, махнув рукой. Он, судя по всему, был до глубины души задет увиденным.
— Государство их воспитывает, деньги на них выделяет, а они… — зыркнул из-под газеты товарищ, про которого Татьяна Ивановна уже успела забыть.
— А что государство может, если от них родители отказались? — возразила женщина, мать мальчика с мороженым.
— Нет уж, этих не воспитаешь, — повернулся мужчина с соседнего сиденья. — Эти уже настолько испорчены, что дорожка у них одна!
Товарищ с газетой одобрительно закивал:
— Для таких нет ничего святого.
Компания интернатских с гвалтом поднялась и подалась к выходу.
— Взять бы тех родителей, — отозвался мужчина, поднимаясь и доставая сверху свою сумку, — да к ответу призвать! Ладно, в войну сиротство — понятное дело. Но сейчас!
Татьяна Ивановна втянула голову в плечи.
— А сейчас от сытой жизни! — встряла молчавшая до сих пор бабуля. — Сейчас счастья хотят и покою, вот и бросают детей!
Татьяна Ивановна поднялась, направилась к выходу. В ушах ее, как обвинения на суде, звучали слова попутчиков.
Женщину толкали входящие в вагон пассажиры, оттесняли к исписанной похабными словами стене тамбура.
Наконец она увидела, как автоматические двери вагона съехались, и перед ее глазами поплыл перрон, желтое одноэтажное здание вокзала с белыми буквами «Покровка».
И чего ты хочешь? — спрашивала сама себя беспощадно, зло. — Чего хочешь? Ты даже имени ее не знаешь! Как посмотришь ей в глаза? Чем оправдаешься? А если она теперь вот такая же, как эти?
Электричка мчалась, как жизнь, унося Татьяну Ивановну от вспыхнувших было надежд в реальность. Поздно. Она ничего не может исправить уже. Она вернется домой, постарается справиться со своими чувствами. И Пете, и Лерочке нужна ее поддержка. А тайна? Тайна уйдет вместе с ней. Не стоит ворошить прошлое. Не стоит…
На защиту диплома Ирина готовила обед. Обед был комплексный и состоял из трех блюд.
Она получила пятерку и теперь летела через весь город, счастливая, подпевая летящей из репродуктора песенке «Ла, ла-ла-ла-ла, ла-ла, вертится быстрей земля…».
У поворота на свою улицу она замедлила шаг и пошла, вглядываясь в окна домов, в стекла витрин и в лица прохожих. У нее была такая игра, которой она научилась, возвращаясь обычно из техникума. Она как бы смотрела на себя глазами прохожих и сочиняла то, что они могли подумать о ней.
«Вот, думают люди, идет очень симпатичная девушка. Какая она все-таки хорошенькая! Как ей идет это приталенное платьице салатного цвета! Как оно ладно сидит на ней! А туфли-лодочки! Как они сочетаются с сумочкой и бусами! Надо же, какой у этой девушки замечательный вкус!»
Изредка она останавливалась у какой-нибудь витрины, будто что-то поправить в прическе. На самом деле даже выбившиеся пряди не портили ее разрумянившегося лица. И она это знала. Она просто любовалась собой.
Вдруг, что-то вспомнив, она прибавила шагу и почти побежала через дорогу к общежитию. Ей просто необходимо было застать Зинаиду Ивановну и переговорить с ней с глазу на глаз, пока другие девушки не заполонили общежитие. Пока тихо.
Дело в том, что вот уже несколько месяцев в ней зрела одна идея. Она почти уже приняла решение. Но, наученная опытом, все же считала необходимым обговорить свою идею с комендантшей. Уже давно Ирина научилась не бояться строгой женщины. Наоборот, привыкла сверять с мнением той многие вопросы. Комендантша была на месте и, шумно брызгая, гладила у себя в комнате занавески.
— Зинаида Ивановна! Я диплом защитила! — сообщила Ирина, заглядывая в комнату. — На пятерку!
— Все, значит, — вздохнула комендантша. — Отучилась, стало быть…
— Отучилась!
— Ну что ж, дело такое, — заключила Зинаида Ивановна и шумно выбрызнула воду. Утюг зашипел, подминая под себя мятую ткань. — Куда ж тебя распределили?
— Ну… у нас пока еще распределения не было… Так вот я как раз и хотела с вами посоветоваться.
— Ну, выкладывай. — Зинаида Ивановна отставила утюг в сторону и сложила занавеску. — К милому ехать задумала?
— А вы откуда… — поразилась Ирина. Ей казалось, что никто не должен догадаться о том, что ее волнует.
— Ну как же… Письма-то тебе ходят из армии? Ходят… Замуж, что ли, зовет?
— Он еще два года назад, когда в отпуск приезжал, обещание с меня взял. Ну что как закончу — приеду к нему.
— И ты обещала?
— Обещала.
— Ну поезжай, коль обещала. Вот я что тебе скажу, девонька: негоже без семьи. Пора уж тебе о себе-то подумать. Коль парень хороший и ты его давно знаешь — поезжай. Там работать устроишься, повара кругом нужны. Я вот своего милого на войне потеряла. Иной раз кажется — позвал бы, хоть на край света поехала бы за ним.