Голубое марево

Он хотел раздеться, сбросить пальто, но у вешалки задержался, уловив за неплотно прикрытой дверью рокочущий профессорский баритон:

— Да помилует вас аллах, дорогой!.. Что за ерунду вы тут нагородили!..

Едиге замялся, пальто нерешительно повисло в его руке. «Да помилует вас аллах, дорогой!..» Уж он-то знал: когда профессор пускает в ход подобные выражения, безопасней не попадаться ему на глаза.

— Он ждал тебя, — ободряюще улыбнулась тетушка Алима и перехватила пальто у него из рук. — Чужих никого нет, проходи. — Она легонько подтолкнула Едиге к двери.

Он собрался с духом и переступил — нет, п р е о д о л е л! — порог.

Профессор крупными, стремительными шагами расхаживал по своему просторному кабинету. Впрочем, сейчас кабинет вовсе не казался просторным, — напротив. Разгневанному Азь-аге явно не хватало места. Полы полосатого халата, небрежно наброшенного на плечи, при каждом повороте бурно развевались, цепляя то спинку кресла, то ножку торшера, то выдвинутый из стола ящик с разбухшими папками. Резкие движения и порывистые жесты мало гармонировали с громоздким, тяжеловесным, как у верблюда-атана, телом профессора. Багровая краска заливала не только лицо, но и огромную, от лба до затылка, лысину. Сивые от седины брови накрывали глаза косматыми козырьками. Казалось, они едва сдерживают готовое плеснуть наружу пламя.

У письменного стола, спиной к двери, в виноватой и смиренной позе, стоял тот, на кого был обращен профессорский гнев. Собственно, Едиге в первое мгновение померещилось, что там, на фоне окна, странным образом повис в пространстве отлично сшитый, новый, с иголочки, коричневый костюм. Лишь черный хохолок волос над белой полоской жестко накрахмаленного воротника, выступавшего из-под пиджака, напоминал о голове, заставляя предположить, что голова эта низко опущена, так низко, что трудно объяснить, каким чудом она еще держится на шее.

— Чепуха! — гремел профессор, потрясая сложенными в пачку листами. Он держал их за самый кончик и встряхивал с таким ожесточением, будто выколачивал пыль. — Сущая чепуха! — Остановившись посреди комнаты, он впился в рукопись, то ли не замечая вошедшего Едиге, то ли попросту не обращая на него никакого внимания. — «Визири были рогами теми…» Да, вот эта строчка! И дальше: «Отсюда следует, что визири во дворце не давали поэту житья, кололи его беспрестанно, как рогами, своими лживыми выдумками и сплетнями, пока, наконец, не поссорили с ханом…» Да будет вам ведомо, дорогой мой, что Ногайской ордой правили не чингизиды, а потомки Едиге-бия, и поэтому правитель орды имел титул не хана, а «улы бия», то есть великого князя, и его главный министр именовался не «визирем», а «нурадыном». Это же азбука, дорогой, она известна любому школяру, если он увлекается историей литературы и фольклором… Теперь вам ясно, почему эта ваша, так сказать, гипотеза о рогах и визирях гроша медного не стоит?..

— Азь-ага, вы, наверное, правы, я не сумел разобраться… Сложный текст… — промямлил обвиняемый, не поднимая головы. — Только там… — Он запнулся. — Там так и написано: «Визири…»

Едиге, уже догадавшись, что коричневый костюм и черный хохолок принадлежат доценту Бакену Танибергенову, пытался вникнуть в суть спора, тихонько примостясь в уголке на стуле.

— «Визири…» — негодующе усмехнулся профессор. — А я вам говорю — в Ногайской орде визирей не существовало, и в тексте не может быть этого слова! Вы попросту напутали! Вы здесь все, с начала и до конца, переписали с ошибками! Вот, полюбуйтесь: «Черный кунан без гривы — как айыр без скота», то есть «жеребец-трехлетка

без гривы — как вилы без скота…» Это какому же воину в те времена, собираясь в поход, приходило в голову седлать молодых кунанов-трехлеток?.. Или вам все равно — что боевой конь, что кунан, что осел?.. Седлали, мой дорогой, крепких, выносливых коней, пригодных для дальних переходов, и в тексте, несомненно, сказано не «кунан», а «кула», не «айыр», а «ер», хотя в соответствии с арабским письмом слово начинается с буквы «алиф»… И в результате выходит, примерно, так: «Темно-саврасый без гривы — как молодец без скота…» Почему, объясните мне, ученые, исследующие русскую литературу, обычно владеют несколькими языками, отлично знакомы с историей… Вы же… И подобные вам… Свистом, так сказать, скалы раскалываете, а сами простейших вещей не знаете!.. И не считаете нужным знать! Если ребенок едва-едва считает на пальцах, но не усвоил четырех арифметических действий, его не переведут из первого класса во второй. Зато наши «высокочтимые» желают стать докторами наук, так и не научившись считать до десяти!..

Азь-ага подошел к столу, опустился устало в широкое кресло.

— Пишите, — буркнул он.

Бакен в одно мгновение оказался по другую сторону стола, на краешке стула, над чистым листом бумаги, с зажатой в пальцах авторучкой, весь — внимание, весь — преданность, готовность ловить каждое слово, как домашняя собачка — хватать лакомые кусочки с хозяйской руки.

— Кадыргали Жалаир, сборник летописей «Жамиг-ат-тауарих», Казань, тысяча восемьсот пятьдесят первый год, — прикрыв глаза, терпеливо диктовал профессор. — «Записки Оренбургского отделения Императорского Русского Географического общества», тысяча восемьсот семьдесят пятый год, выпуск третий… Загляните в седьмой том Радлова. Да не в «Словарь», а в «Образцы литературы…» Надо немало покорпеть, чтобы конкретно представить ту эпоху… Затем Перетяткович, Смирнов В. Д., они писали о Крымском ханстве. Далее… литература по истории калмыков…

«Напрасно Азь-ага все это втолковывает Бакену, — подумал Едиге, так и не решив, удобно ли, что он присутствует при разговоре профессора с доцентом, и не лучше ли было бы выскользнуть из кабинета столь же незаметно, как он тут и появился. — Ведь не зря говорят: «Разжеванная пища не идет впрок».

— …Иакинф. Не лишний труд — проштудировать его полностью. Пока достаточно. Идите и постарайтесь не осрамить ни меня, ни кафедры, как в прошлом году, когда двоих Сейдалиных превратили в одного человека. Все смеялись, а мне плакать хотелось. — Профессор помолчал и, словно забыв о Бакене, сидевшем напротив с тем же преданным вниманием на лице, начал рассеянно ворошить лежавшие на столе газеты. — Хорошо бы прочесть кое-что из работ Хатто, Чедвиков… Но для этого надо знать английский, немецкий… Сомневаюсь в том, что вы разберетесь толком хотя бы в казахских текстах, записанных арабской графикой…

— Не беспокойтесь, Азь-ага. На третьем курсе у нас учится студент родом из Джунгарии… Неплохо в будущем оставить его в аспирантуре…

— Отчего же… Если у него способности…

— Способности?.. Возможно, есть и способности… Правда, он задолжал мне один зачет…

— Тогда что же? Он владеет китайским? — Профессор перебирал газеты уже с едва скрываемым раздражением. — Нам нужны филологи, которым известен китайский язык.

— Китайский язык?.. Вообще-то рос он в казахском ауле… Вот арабский шрифт — другое дело, он знает его как свои пять пальцев.

— Арабский шрифт?

— Вот именно!

— Что ж… Сходите с ним в библиотеку, пускай выправит ваши ошибки…

— Все будет исполнено, Азь-ага. Все ваши советы, все указания… Спасибо! Тысячу раз спасибо!

Бакен поднял с пола прислоненный к столу кожаный портфель, отливающий тусклым глянцем, щелкнул блестящим замочком и аккуратно опустил внутрь листок со списком литературы. Потом, не закрывая портфеля, посидел в нерешительности, придерживая его на раздвинутых коленях.

— Ваши советы для меня всегда были советами старшего брата, — проговорил он, вставая. — Все ваши советы и указания… («Повторяется», — с ехидством отметил Едиге про себя.) — Вы сегодня отбываете на международный симпозиум востоковедов? — Он продолжал держать перед собой, на уровне живота, открытый портфель. Слова «международный симпозиум» он произнес торжественно, даже слегка нараспев.