Голубое марево
Шрифт:
Словом, воинствующая честность Едиге вне сомнений. Но вот ведь в чем дело: ничем Жанибеков не в силах помочь Кенжеку, к которому искренне привязан. Осмеянный аспирантом, Бакен совершенно спокойно, никого не опасаясь, присваивает себе научное открытие Едиге. Он знает, что юноша способен на короткую яростную вспышку, но совершенно не подготовлен к сколько-нибудь серьезной борьбе. Разоблачить махинацию Бакена в принципе было вполне возможно. Но Танибергенов не сомневался, что аспирант и не попытается сделать это: он слишком «чист» для разоблачений.
В этой «чистоте» Едиге немало эгоизма, самовлюбленности, снисходительного равнодушия к окружающим. Бердибеку пощечин-то надавал, но фактически
В мучительном и медленном становлении Едиге большую роль играют два человека, чей пример — негативный — заставляет его задуматься над тем, действительно ли порядочно его пассивное «благородство» и не выглядит ли смешной его твердая уверенность в своих интеллектуальных силах, неколебимая вера в свою звезду. Первый из них — большой ученый, научный руководитель аспиранта профессор Бекмухамедов. Максимализму Едиге импонируют те горячие тирады, которые обрушивает старый профессор на головы ремесленников и приспособленцев в науке вроде Бакена: «Почему, объясните мне, ученые, исследующие русскую литературу, обычно владеют несколькими языками, отлично знакомы с историей… Вы же… И подобные вам… свистом, так сказать, скалы раскалываете, а сами простейших вещей не знаете!.. И не считаете нужным знать! Если ребенок едва-едва считает на пальцах, но не усвоил четырех арифметических действий, его не переведут из первого класса во второй. Зато наши «высокочтимые» желают стать докторами наук, так и не научившись считать до десяти!..»
Суровые и справедливые слова. Но, выговорившись, профессор подмахивает Бакену нужную тому рекомендацию. А потом — неделю спустя — и ставит доцента в пример Едиге: «Может быть, Бакену не хватает глубины, полета мысли, но науку двигают вперед не болтуны, а рядовые труженики… и вообще, молодой человек, для вас пока самое главное — научиться у того же Бакена, как надо себя держать и как работать, и как, между прочим, разговаривать со старшими…»
Азь-ага — настоящий и крупный ученый, заслуженный человек, но ради душевного уюта он готов закрыть глаза и на нечестность и бездарность своих «учеников», и на то, что его родной сын превратился в паразита и тунеядца… И ничего, кроме растерянности, не вызывает у него и прямое «научное» воровство доцента Танибергенова… И зоркий Едиге не может не видеть что-то общее в своей жизненной позиции с позицией «слепого» профессора Азь-ага.
Не может Едиге не замечать и того, что его грандиозные творческие замыслы в какой-то мере пародируются его случайным знакомым — пожилым графоманом Кульдари, «стариком честолюбивым, бездарным и несчастным», который хочет «отразить наш век в произведении гигантском, труде титаническом… где и «Тихий Дон» оказался бы лишь эпизодом, коротенькой главкой…» А ведь когда-то Кульдари, как Едиге сейчас, «подавал надежды» — об этом свидетельствуют пожелтевшие подшивки газет двадцатых годов…
В конце повествования Едиге готов признать правоту Кенжека, когда тот, разгневанный, бросает ему в лицо горькие слова: «Ты пыжишься, надуваешься, потому что у тебя мания величия. Ты бог знает что о себе думаешь, а на самом деле ты просто трус… Гордыня тебя заела!..» Жанибеков бросает аспирантуру, уезжает куда-то на
Отчетливо чувствуется, что автор досконально знает жизнь своих молодых героев, искренне любит их: «У молодых людей в возрасте от двадцати двух до двадцати пяти лет (средний возраст аспирантов) не хватало времени для простых житейских дел, из которых складывается повседневное существование. Они жили будущим и для будущего, направляя свою не растраченную на пустяки энергию к отдаленным целям. Как сказал бы поэт, ветер великих надежд раздувал широкие паруса их желаний». Но отношение автора к изображаемому им кругу начисто лишено сентиментальной умиленности.
«Мухтар Магауин отлично знает историю своего народа», — еще в 1969 году сказал Чингиз Айтматов о молодом тогда писателе. Разумеется, естественно, что в конце концов прочные научные интересы историка родной литературы не могли не привести талантливого прозаика к историческому жанру. Наиболее крупная работа М. Магауина последних лет — историческая дилогия «Смутное время». Сейчас она переводится на русский язык.
Писатель обратился к далеким временам — действие происходит в 1588—1610 годах в казахской степи, Сибири и в Москве. Среди персонажей книги — казахский хан Тауекелл, царь Федор Иоаннович, Борис Годунов, Кучум, Болотников, Марина Мнишек, Лжедмитрий II, а главный герой романа — сын и наследник Тауекелла Ораз-Мухамед. Судьба этого исторического лица была уникальной даже в ту богатую необычайными судьбами эпоху. Семнадцатилетним юношей он попал в Сибирь в плен к русским, был перевезен в Москву, остался при дворе русского царя, став крупным государственным деятелем и полководцем — он командовал всеми «инородческими» войсками, был воеводой, ханом зависимого от России Касимовского ханства. Во время крестьянского восстания Ораз-Мухамед со своей дружиной примкнул к нему, позже он был предательски убит по приказу Лжедмитрия II.
Не придворная и батальная хроника, не романтические похождения героев интересуют автора. Сам Мухтар Магауин говорит, что его дилогия противостоит попыткам перенести в национальную литературу «вальтер-скоттовскую» традицию, возрождать которую — а таких попыток немало — в конце XX века явно нецелесообразно. И в своей исторической дилогии М. Магауин — последовательный и строгий реалист. Он определяет свою книгу как художественное исследование далеких истоков дружбы русского и казахского народов, истоков братства и человеколюбия. Путь к ним нелегок, он идет, преодолевая вражду и отчуждение, рознь и боль. Но это единственный путь, предначертанный историей…
Невыдуманная жизнь встает со страниц произведений Мухтара Магауина, серьезного и строгого писателя, герои которого страстно ищут и стойко защищают подлинные нравственные ценности.
П. КОСЕНКО