Голубое марево
Шрифт:
Обратила на себя внимание читателей и критики повесть М. Магауина «Дети одного отца». Это история усыновления в годы войны людьми далекого аула шести маленьких детдомовцев — ребят разных национальностей. Рассказана она писателем без сентиментальности, правдиво, жестко.
Перед распределением детей баскарма аульного колхоза говорит: «Мы сыновей лишились, а те, что стоят перед вами, — родителей. Две половинки — одно целое…»
Конечно, побуждения аульчан, берущих приемышей, — а берут их в основном те семьи, где сыновья погибли на войне, — чисты и благородны. Но, показывает писатель, этого еще мало. Нужно найти путь к детской душе. Не всем это удается. Якова-Жакыпа усыновила одинокая Сакыпжамал.
Глубоко драматична судьба маленьких братьев — Нартая и Ертая. Они были отданы в разные семьи. Приемные родители Ертая старались, чтобы шестилетний мальчик начисто забыл прошлое, не давали братьям встречаться, гнали Нартая от своего дома. И дети решили идти разыскивать своего настоящего отца и погибли в зимней буранной степи.
Зато в других семьях дети встречали не только любовь, но и понимание и выросли настоящими людьми. Убедительно показывает М. Магауин культуру чувств «простых людей», их доброту, человечность, способность преодолевать вековые предрассудки.
Надо сказать хотя бы несколько слов об анималистических вещах М. Магауина («Гибель борзого», «Судьба скакуна» и др.). Эти вещи — в русле традиции, начатой в казахской литературе «Серым Лютым» М. О. Ауэзова. Звери в них — это настоящие звери, а не аллегории, поведение животных, «психология» собаки или лошади показаны в них выразительно и убедительно. И в то же время это, конечно, и о людях. Не только потому, что вокруг четвероногих персонажей действуют лаконично, но ярко выписанные персонажи людей аула и города, но и потому, что судьба зверей заставляет нас задуматься о человеческой морали.
Наиболее крупным как по объему, так и по значению произведением М. Магауина до недавних пор являлся роман «Голубое марево» — один из немногочисленных еще в казахской литературе городских романов.
Город, описанный в романе, узнать нетрудно. Это Алма-Ата, но Алма-Ата для читателя, привыкшего к описаниям зеленого знойного города, необычная — зимняя. Автор умеет передать своеобразную красоту оцепеневших деревьев, заснеженных аллей и скверов, снегопада в городе в коротких и выразительных пейзажах: «Тропка впереди совсем исчезла. Снег на тротуаре лежал сплошным настилом, а вверху с обеих сторон сплетались дубовые ветви. Они двигались внутри светлого туннеля».
Действие романа начинается в октябре-ноябре, а кончается в мае. Но и последний пейзаж в книге — не весенний. Это картина внезапно, хотя и ненадолго, вернувшейся зимы.
«Снег засыпал крыши домов, тротуары, выбелил нити проводов над улицей. Снег лежал густыми хлопьями на зеленой, едва распустившейся листве, пригибая к земле отяжелевшие ветки. В прозрачном и звонком от мороза воздухе особенно резко проступали контуры гор. Казалось, их вершины приблизились, нависли над городом.
Сухо похрустывающий под ногами, весь в холодных голубых отливах, снег покрыл весеннюю землю, согретую солнцем, разбуженную, зазеленевшую первой нежной травой…
Недолго держались заморозки, но когда они отступили, яблони в садах стояли осиротелые, голые».
«Голубое марево» не только городской, но и «зимний» роман. Сумрачный колорит декабрьских алма-атинских туманов неотделим от сюжета произведения, он ощутим в авторской интонации повествования. Можно сказать, что «Голубое марево» — это роман о потерях. Тех потерях, что неизбежны во время становления и возмужания характера, потерях, которые выковывают его твердость. Но менее горькими они от
Это тоже произведение об экзамене — экзамене чувств, экзамене характера.
Было бы чересчур прямолинейно сказать: суть романа в том, что перед двадцатидвухлетним аспирантом, талантливым филологом Едиге Жанибековым впервые раскрывается противоречивая, порой драматическая, порой трагикомическая сложность окружающего мира. Нет, Едиге умный парень, как-никак пять лет до аспирантуры он прожил в студенческом общежитии, глаз на происходящее вокруг не закрывал, в молочные реки и кисельные берега, якобы расположенные невдалеке, не верил. Правда, материальных трудностей Едиге не испытывал никогда. В простеньком казенном шкафу его аспирантской комнаты в университетском общежитии висит восемь хороших костюмов. Ему не приходится с нетерпением ждать дня стипендии, поскольку у него есть обеспеченные родители и еще «три-четыре семьи», которые любят его, «как родного сына». Однако Едиге вовсе не является исключением в своей среде, хотя, конечно, у них в общежитии немало аспирантов, вынужденных между стипендиями занимать рублевки у своих более удачливых в смысле родственников коллег.
Но одно дело — со стороны наблюдать шершавость жизни, а другое — испытывать ее на своих боках. Едиге сталкивается с этой шершавостью. Жестко и больно. И… брезгливо отступает, очень гордясь в душе своей порядочностью и своим умом. И отсюда приходит потом полынная горечь потерь.
С точки зрения юношеского максимализма аспиранту Едиге Жанибекову вроде бы есть чем гордиться. Он отступает не из-за отсутствия храбрости, нет, в стычках с противниками он смел, дерзок, язвителен. Когда невежественный, бездарный и бесчестный доцент Бакен Танибергенов поучает его: «Уважение к наставникам, приличия, благовоспитанность — где они? Порога не перешагнув, рветесь к столу, на почетное место. Мы в свое время каждое словечко старших ловили, на заботу добром старались ответить. И хуже от этого не сделались, а?.. Многое, многое вы пока не поняли, да…» Едиге резко бросает ему в ответ: «Ничего, вы нас еще всему научите…» Зная, что Бакен стерпит любую обиду, если почует какую-то возможность выдвинуться, прославиться, Едиге издевательски рассказывает ему о своем «открытии» — якобы найденной им в горах Заилийского Алатау надписи на камне, — и доцент, увлеченный идеей присвоить открытие наивного, неопытного аспиранта или хотя бы примазаться к этому открытию, слушает развесив уши.
Едиге возмущают податливость, бесхребетность его товарища по аспирантской комнате, бессребреника, бедняка и неудачника, математика Кенжека, ошеломившего однажды своего соседа таким «радостным» признанием: «Сегодня поставлена последняя точка в докторской диссертации моего руководителя. Теперь наконец я освободился. Теперь-то, дружище Едиге, и я приступлю к сбору материала для кандидатской». На возмущение товарища Кенжек робко возражает: «Никто меня не заставлял. Я мог бы и не согласиться… Но такой хороший, просто замечательный человек… и так упрашивал, хотя ведь старше меня намного… Ну, разве тут откажешь?..» Но Едиге не принимает никаких объяснений, он видит беспринципность любого компромисса в подобной ситуации, и, разумеется, он прав.
Что же касается карьериста и проходимца аспиранта Бердибека, то Едиге просто награждает его — вполне по заслугам — пощечинами, и Бердибек, будучи физически намного сильнее, терпит, сносит их. Едиге объясняет ему, почему он должен терпеть: «Только учти: когда тебя выгонят из аспирантуры, тебе придется уже не два-три года пасти баранов, чтобы вернуться, а все двадцать — тридцать лет». «Нас обоих выгонят», — сказал Бердибек угрюмо. Но пыл его поостыл. «А я этого не боюсь, — сказал Едиге. — И вот еще одно доказательство!..» — Он снова, теперь уже по другой щеке, ударил Бердибека».