Голубое стекло
Шрифт:
Кричать? Но тогда нас заметят и всё пойдёт кувырком.
Подать ей какой-нибудь знак? Тоже заметят…
Что же это она? Почему ушла в зал? Скоро же наш выход!
Мы снова забрались под сцену и стали спорить.
Я был твёрдо уверен, что побегу именно я. Но оказывается, и Разов точно так же был уверен, что побежит он. В спор вмешался Арик Колесников и сказал, что мы дураки и побежит именно он — и никто другой. Кириллов шлёпнул его по макушке ладонью:
— Цыц! Побегу я.
— Татьяна Михайловна, — сказал я Кириллову, — когда выбирала бесенят, назвала меня
— Мало ли что! — сказал Кириллов. — У меня ноги длиннее, чем у вас у всех! Вы — коротышки.
— Это я — коротышка?! — я вскочил и изо всей силы ударился головой о доски пола. Удар был настолько силён, что на целую минуту я выбыл из спора, а когда звон в голове прошёл и боль в надувающейся шишке немного утихла, увидел, что верх в споре взял Орька Кириллов.
— Нечестно, Кирилл! — закричал я так громко, что, наверное, в зале слышно было.
— Тише ты! — зарычал старый Бес и дёрнул меня за хвост.
Что-то треснуло сзади моего костюма, и хвост — мой замечательный хвост, которым я так гордился, на который положил столько труда, — оказался в руках Игоря Мироненко.
Онемев от ужаса, я хлопнул ладонью по задней части костюма и ощутил там большую рваную дыру.
— Ты…что… — задыхаясь, произнёс я, но в этот момент под настил заглянула пионервожатая:
— Старый Бес, на сцену! Быстро!
Мироненко взвился пружиной, лицо вожатой исчезло. А мой хвост с треугольным обрывком чёрного сатина остался на полу.
Глотая слёзы, я подобрал его, попытался приставить на место. Но он, конечно, не приставлялся…
Оглушённый несчастьем, я держал хвост в руке, и на него часто-часто капали мои слёзы.
Тут снова под настил заглянула вожатая:
— Кто бежит с зайцем? Быстро! Быстро!
На сцену выскочил Кириллов.
— А вы — приготовьтесь! — сказала вожатая.
Маленький Разов посмотрел на меня и хихикнул.
Я ударил его хвостом по голове и до конца спектакля больше уже ничего не видел и не слышал.
В пионерской комнате, когда мы переодевались в свои нормальные костюмы, Татьяна Михайловна сказала Игорю:
— Что же ты так подвел Внукова, Игорь? Вот видишь, из-за тебя… он не играл свою роль. Это нехорошо.
— А чего у него хвост такой слабый? — сказал Игорь. — Татьяна Михайловна, а ведь и двух чертенят довольно, правда?
Я задохнулся от этих предательских слов. И едва Татьяна Михайловна вышла из комнаты, бросился на Игоря с кулаками.
Он мог одним ударом перебросить меня через всю комнату, но от удивления отступил на шаг, споткнулся о наш большой отрядный барабан и всей тяжестью сел прямо в него…
Несколько дней подряд после уроков он поджидал меня у выхода из школы. Мне очень не хотелось выяснять с ним отношения, и я исчезал из школы через окно туалета первого этажа, которое выходило во двор, перелезал через забор и прокрадывался домой переулками. Но он в конце концов догадался об этом манёвре, поймал меня в глухом месте и сполна рассчитался за нагоняй, который получил от вожатой за барабан.
После этого я надолго охладел и к драматургии и к сцене.
Потом
Произошло это уже в пятом классе.
В витрине игрушечного магазина, мимо которого я проходил два раза в день — утром, когда шёл в школу, и после обеда, когда возвращался из школы домой, — появилась новинка.
Это была большая коробка, разделённая внутри картонными перегородочками на множество отделений. В отделениях лежали стеклянные пробирки, круглые бутылочки, наполненные разноцветными порошками, пакетики с какими-то веществами. Там были специальные держатели для пробирок, похожие на длинные бельевые прищепки. Фарфоровая ступочка с пестиком. Две пузатенькие колбочки с пробками. Целый набор стеклянных трубок разной толщины. Но самое главное — спиртовка с тяжелым стеклянным колпачком для того, чтобы гасить огонь, и с проволочным таганчиком, на который ставились колбочки для кипячения растворов.
И вся эта штука называлась заманчиво и солидно: «ЮНЫЙ ХИМИК».
На крышке коробки, которая лежала отдельно, был изображён стол, на котором стояла спиртовка. Над спиртовкой находился этот самый проволочный таганчик, на нём стояла колбочка, заткнутая пробкой. Из пробки опускалась изогнутая стеклянная трубка. Румяный мальчик в аккуратном костюме, с пионерским галстуком на шее, подносил к концу трубки другую колбочку. Из трубки в неё что-то капало. Рядом с мальчиком стояла симпатичная девочка, такая же аккуратная и румяная. У обоих были очень серьёзные лица, и, конечно, они не просто производили химические опыты, а делали какое-то важное научное открытие.
Рядом с крышкой лежала тонкая книжечка, на обложке которой крупными буквами было напечатано: «100 ОПЫТОВ ПО ХИМИИ».
Со дня появления коробки в витрине магазина я потерял покой.
Я останавливался перед витриной утром и разглядывал стойку для пробирок, щипчики, спиртовку и пузырьки с разноцветными веществами. Я читал надписи на этикетках, наклеенных, на пузырьки, и названия веществ завораживали меня своей непонятностью. Яркий зеленовато-голубой порошок назывался сернокислой медью. Один пузырёк до самой пробки был наполнен белыми комочками, похожими на не-. ровные горошины, и эти горошины носили название едкого натра. Были ещё какие-то таинственные «КОН», хлористый натр, перман-ганат калия. В отдельной бутылочке находились серые зёрнышки цинка, а в плотно закупоренных флаконах, с горлышками, облитыми воском, — кислоты: серная, соляная и азотная.
После уроков я снова прилипал к витрине и мечтал о том времени, когда набор попадёт в мои руки.
Я представлял себе лабораторию, заставленную сложными стеклянными аппаратами, в которых кипели и булькали какие-то жидкости. Они переливались по длинным трубкам из одного аппарата в другой, каплями стекали в пузатые стеклянные колбы. С ними что-то происходило, они испарялись, меняли цвета, оседали пушистыми кристалликами на стенках тонких химических стаканов, и я командовал всем этим. Я всё понимал и всё знал. Я взвешивал осадки, записывал что-то в толстую тетрадь, делал какие-то расчёты.