Голубые мустанги

Шем Айдын

Когда Камилл спросил у отца, как дядя Моисей оказался мельником, то отец коротко бросил:

– Сени ишинг дегиль (Это не твое дело), - и вопрос был исчерпан.

Но Камилл-то, сын политзаключенного и ныне сам спецпереселенец, был не лыком шит, он додумал, что дядя Моисей прячется здесь от НКВД. Конечно, от них так легко не спрячешься, и дело было, конечно, не в желании спрятаться от кого-то, а, как Камилл додумал уже гораздо позже, в добровольном отшельничестве. Тем более, что папа в разговоре с мамой упомянул, что дети и жена дяди Моисея погибли.

Рыжий мельник никогда не улыбался. В том, как он обращался к отцу, было много уважения и теплоты, но много было и суровой сдержанности.

 У мельницы всегда было много людей, особенно осенью, когда крестьяне привозили зерно для помола со всей округи, даже из других районов, где природа не создала условия для строительства мельниц. Тут же сидели торговцы фруктами, рисом, хлопковым маслом. Обязательно были тут продавцы свежих лепешек, которые, однако, денег не брали, а брали пшеницей по весу лепешки. Однажды, когда дядя Моисей насыпал Камиллу в мешок ведро пшеницы, тот попрощавшись ушел и, решив поесть горячей лепешки, развязал мешок, собираясь обменять зерно на готовый хлеб. Мельник увидел эти его приготовления, зазвал

в комнатку за жерновами и наказал никогда не менять зерно на хлеб, а если голоден, то сказать ему. Он принес той же горячей лепешки и еще пиалу с каймаком - вареными сливками. Камилл поел с удовольствием, и дядя Моисей, так и не улыбнувшись хотя бы чуть-чуть, еще раз повторил, что когда мальчик приходит на мельницу, то чего бы ему ни захотелось, он должен об этом сказать ему, дяде Моисею. В те времена семья Камилла уже была сыта, и по тем условиям благополучна. Камилл обычно ни о чем не просил мельника, но, бывая на мельнице, старался пробыть там подольше. Они с мельником пили чай, вели немногословные разговоры, но на губах у дяди Моисея ни разу не промелькнула даже тень улыбки, а голубые глаза под запорошенными мукой бровями глядели строго и проницательно.

Мельницы в Чинабадском районе ставили на небольших речках, под запрудами. Вода из запруды бежала вниз по длинному деревянному желобу, и ее энергии хватало на вращение тяжелого мельничного колеса. Колесо через посредство, как я уже говорил, "жабы" вращало в свою очередь жернов диаметром в один или полтора метра. Зерно падало в отверстие в центре жернова из прикрепленного над ним короба через узкий желобок, скорость подачи зерна регулировалась двумя палочками, связанными между собой веревочкой, - через эту систему осуществлялась обратная связь вращающегося жернова с коробом. Вот так все: палочка, веревочка, желоб, желобок, а работала мельница надежно и управлялась просто. Были мельницы с двумя жерновами и обычно на одном мололи пшеницу, а на другом ячмень. Или на одном твердую пшеницу, на другом мягкую, мука которой была второсортной, с малым количеством клейковины...

Камилл приспособился продавать пшеницу на местном базаре. Не знаю, какие такие гены пробудились в нем, в городском мальчишке из интеллигентной семьи, но торговцем он оказался крутым. Покупателями пшеницы были главным образом "нанвои" - продавцы лепешек-нанов. Купленную пшеницу они немедленно перемалывали в муку на маленькой домашней мельнице, жернов которой вращали руками. Килограмма три пшеницы на такой мельнице можно было смолоть за полчаса, тонкость помола зависела от скорости вращения и от скорости поступления зерна. Из твердой высококачественной пшеницы получали тонко смолотую белую муку, заквашенное тесто в тепле подходило за час, и еще через час нанвой выносил на базар горячие, пышные, ароматные наны, мимо которых только безденежный мог пройти и не купить.

Камилл выходил на базар, до которого от его дома было минут пять ходьбы, не спеша проходил по рядам. Если в продаже была хорошая пшеница, он возвращался домой, и продолжал заниматься своими делами. Если же любимой нанвоями твердой пшеницы не было, а ко второй половине дня пришлые продавцы, распродав свой товар, уезжали, он выносил свою пшеничку в небольшом мешочке, килограммов пять. Спокойно ставил мешочек на лавку, закатывал его края, чтобы было видно прекрасного янтарного цвета зерно. Цену он называл гораздо более высокую, чем у других торговцев, ибо знал, что поярившись на нахального мальчишку, которого нельзя уломать ни посулами, ни угрозами, кто-нибудь из навоев купит его янтарную пшеницу, ибо так или иначе лепешки из нее сулят ему хорошую прибыль. И в то время, как другие будут зазывать покупателей к своим лепешкам из серой муки, продавец золотистых нанов, посыпанных покрасневшими в печном жару кунжутными семенами, распродав одну корзину поспешит за другой, уже уставленной только что вынутыми из тандыра лепешками, местами мягкими, как волокно хлопка, местами хрустящими, как поджаренное крылышко цыпленка.

Не могу избежать искушения поведать не сведущему читателю процедуру приготовления великолепных узбекских лепешек, которые, несомненно, относятся к лучшим в мире хлебным изделиям. Когда тесто подойдет, хозяйка разворачивает стеганную ватную скатерть, насыпает муку и вываливает в нее тесто. Затем тесто нужно хорошо помять, и после этого от него отрезают или, обычно, откручивают руками кусочки, которые опять хорошенько месят. Потом расплющивают эти кусочки теста на скатерти и маленькой скалкой раскатывают в толстый блин. Середину этого блина утончают, проминая руками, а потом специальной деревянной толкушкой, торец которой утыкан металлическими гвоздиками, несколько раз бьют по этой серединке. Готовые лепешки укладывают на плоскую плетеную корзину и плотно укрывают полотенцем. К тому времени уже возведен огонь в земляной печи - тандыре. Представьте себе большой глиняный кувшин без дна, диаметром в пятьдесят - восемьдесят сантиметров. Его горизонтально устанавливают на кирпичной тумбе, плотно обмазывают глиной. Открытое дно "кувшина" закрыто обмазанными глиной кирпичами, широкое входное отверстие, как уже сказано, диаметром от полуметра, как большая буква "О" направлено прямо на вас (большие тандыры зарываются в землю вертикально и "О" смотрит в небо). Растапливается тандыр сухими ветками, гуза-паей (кустами хлопчатника). Огонь вырывается из "О" огромными красными платками, внутренняя поверхность тандыра оказывается вся в черной копоти. И вот когда копоть в большом жару сгорает, и тандыр изнутри становиться чистым и белым, угли приминают, слегка обрызгивают нагретую поверхность водой - и печь готова. Хозяйка надевает на руку большую стеганную ватную рукавицу, кладет на нее лицом вниз лепешку, смазывает ее спинку водой и, просунув руку в печь, прилепляет тесто к стенке. Средний домашний тандыр, а без него не бывает узбекского двора, вмещает полтора десятка лепешек. Готовность лепешек проверять не надо - испеченные наны падают сами, только успевай брать их с остывшей золы и, отряхнув, складывать в корзину.

Для Камилла операция продажи пшеницы была своеобразной игрой. Такой тип игры, может быть, помогает закалке характера. Но продавцы лепешек относились к забавам Камилла очень нервно - для них это был вопрос коммерческий. Дело в том, что хорошая твердая пшеница была редким товаром, у Камилла же она всегда была в достатке, так как, познав ее ценность, он требовал от поставщиков только ее - и это требование, подкрепленное через отца приказом по мельницам, неуклонно выполнялось.

Особенно страдал от его ценового диктата один нанвой по имени Хамид, мужчина лет сорока. Его дом находился неподалеку, жена его пекла лучшие на базаре лепешки, и если что и создавало трудности в его бизнесе, так это дефицит хорошей муки и этот юный торговец пшеницей,

властный снабжать или не снабжать его этим дефицитом. Я думаю, что закупить заранее большую партию отборного зерна нанвоям мешало отсутствие свободных денег. Семьи у узбеков всегда большие, дневной заработок нанвоя уходил, по-видимому, на повседневные нужды. Если бы не это обстоятельство, купил бы Хамид несколько мешков янтарной пшеницы, и ходил бы мимо маленького дерзкого торговца, не замечая его. Однако обстоятельства были таковы, что приходилось задорого покупать зерно у никогда не уступающего ни рубля от затребованной цены парнишки. Вообще-то говоря, дело было не столько в тех нескольких рублях, которые приходилось переплачивать, а в том, что делом чести покупателя на восточном базаре является умение добиваться снижения цены продавцом в артистически обставленной процедуре торга. Камилл, освоив принципы базара, назначал уж вовсе запредельную начальную цену и на первом же этапе торга снижал ее до обычной своей твердой цены (а иногда, в соответствии с ситуацией, и держал более высокой, что особенно возмущало покупателей). Уж Хамид пробовал и умасливать его дружеским общением, и ругал его, и угрожал пожаловаться на него самому Домулле - мальчишка бесстрастно наблюдал за его потугами и был непоколебим. Другие нанвои после безуспешных уговоров сбавить цену отходили и покупали низкосортную пшеничку, чтобы через пару часов выности на продажу горячие серые наны. Хамид же был художником в своем деле, он бывал неразговорчив и угрюм, если в его корзине были не лучшие на базаре наны. Ему нужны были восхищенно блестевшие глаза его покупателей, их возбужденно вибрирующие ноздри, вбирающие в себя аромат свежеиспеченных, золотистых как маленькие солнца, пшеничных лепешек. Наверное, в снах своих он шествовал навстречу восходящему над голубым горизонтом огромному солнечному нану, заполняющему мир не только своим золотистым светом, но и неизъяснимым ароматом, как вдруг на светлую дорогу наползает черная тень маленького нахального торговца...

А Камилл жил полнокровной мальчишечьей жизнью. Он хоть и не принял этот новый ему мир как свой - свой был дома, в Крыму!
– но вошел в него, познал его, не боялся его и пытался управлять в нем. Ему все здесь было интересно - и люди, и обычаи, и вещи, и природа.

 Он, затаившись в сторонке и убрав с прилавка свой мешочек с пшеницей, наблюдал со смешанным чувством любопытства и почему-то страха пришедших на чинабадский базар странных людей. Они объяснялись между собой на непонятном гортанном языке, по-узбекски говорили со странным рокочущим акцентом. Волосы у них, в отличие от бреющих головы узбеков, были до плеч, темные их лица обрамляли жесткие кучерявые бороды и усы. Привозили они на продажу темно-вишневого цвета густое масло в старинных бутылях. Не каждый житель мирного Чинабада мог купить это масло из-за его дороговизны, но каждому хотелось бы его купить, потому что плов, приготовленный на этом масле, называемом "зыгыр йог", был особенно вкусен и хорош для здоровья.

Камилл любил, остановившись возле торговца ножами, любоваться разложенными на войлочном коврике великолепными изделиями. Разной величины односторонние лезвия были украшены выгравированными по полотну розетками, змейками, другими узорами. Особенно роскошны были костяные рукоятки, среди которых не найти было двух одинаковых. Черная, серая или желтоватая кость была инкрустирована перламутром, под золото и серебро. Металл лезвия был какой-то особенный, знающие люди говорили, что делают эти лезвия из обломков старых булатных сабель, которыми предки нынешних аборигенов защищались от завидущих врагов. Торговец, когда к нему подходил не любопытствующий мальчишка, а солидный мужчина, демонстрировал качество лезвия – оно, не сгибая, срезало пополам волос, который торговец выдирал из козьей шкуры, на которой сидел скрестив ноги перед своей великолепной коллекцией. Тут же покупатель мог выбрать ножны, сшитые из кожи или из замши, украшенные металлическими заклепками и ремешками. Особо почтенному покупателю торговец доставал из хурджина (переметной сумы) заветный экземпляр с толстой рукоятью из темной кости. Как узнал потом Камилл, рукоятки этих ножей, которые не выставлялись на всеобщее обозрение, были сделаны из рога носорога. Это были редкие и особо ценные изделия! Кроме многих разных достоинств, среди которых престижность была не на последнем месте, эти ножи, вернее - их рукоятки, обладали уникальными лечебными свойствами. Камилл сам был свидетелем того, как кузнец, чья кузница была на его пути от дома до базара, долго водил рукоятью из рога носорога по распухшей ножке маленького мальчика, укушенного майским - особенно опасным!
– скорпионом, и опухоль постепенно спадала и ребенок успокоился.

Был на чинабадском базаре еще и другой мастер, чьи услуги были совершенно необходимы для жителей всей округи. Этот старый узбек починял разбитую посуду. Не знаю, как в других местах, но недаром "Чин-абадом" называлось древнее поселение - во всех домах в ближней и дальней округе пользовались красивой фарфоровой посудой, изготовленной когда-то китайскими мастеровыми. Увы, фарфор не золото и не серебро! Посуда, которой пользовались много раз на дню, билась. Ценящие истинную красоту узбеки не желали покупать грубые ширпотребовские фаянсовые пиалы, чайники и касы-миски. Поэтому, если, конечно, посуда не разлеталась на вовсе уж мелкие осколки, фарфоровые скорлупки бережно собирали и относили сидевшему на базаре мастеру. Если вы думаете, что мастер аккуратно склеивал эти кусочки каким-то клеем, то ошибаетесь. Старый ремесленник связывал бечевкой одному ему известным способом сперва два самых крупных обломка так, чтобы они плотно прилегали один к другому сколами, и начинал процедуру их соединения. Закрепив сооружение из осколков на небольшом деревянном станочке, он просверливал в фарфоре несквозные дырочки, и вставлял в них металлические скобки длиной около сантиметра и шириной миллиметра в два. Так кусочек за кусочком он собирал целиком чайник или пиалу. Скобочки так крепко соединяли осколки, что в собранный из десятка кусочков чайник можно было вновь заливать кипяток и быть уверенным, что ни мельчайшая капелька не просочится из него! Это было величайшее мастерство, и я боюсь, что ныне это умение старых ремесленников утеряно. Надо сказать, что в те времена, когда я бывал в Чинабаде, редко в каком доме можно было увидеть не побывавшую в руках мастера-ремонтника фарфоровую посуду. Зато вам предлагали чай из тонких пиал с великолепнейшим красочным рисунком, изображающим драконов, диковинные растения, сказочные дворцы. На некоторых изделиях неведомых китайских фарфористов можно было насчитать до двух десятков скобочек - видно не единожды восстанавливал их мастер на базаре. Но если вы ели шурпу из такой видавшей виды касы или держали в руках пиалу с рисунком дракона, в нескольких местах перетянутым металлом, то могли быть уверены, что шурпа не растечется из вдруг распавшейся касы, что ароматный чай не прольется и не обожжет ваши колени.