Голубые мустанги

Шем Айдын

Камилл обнял папу и не мог разжать свои объятия. Такое родное отцовское тело, его неровное дыхание, - он уже был однажды лишен этого на многие годы, он уже ходил плакать к взорванным симферопольским подвалам ГПУ... Сейчас он думал, что последний раз ощущает отцовское тепло, у него были дурные предчувствия, которые оказались, к счастью, ложными.

Энкаведешники стали с издевкой торопить.

– Ну, все, кончайте этот спектакль! Выходите!

Папа взял на руки своего малыша, трехлетнего сынишку, прижал к себе и поцеловав отдал его маме.

Когда осиротевшая семья стояла у дома и смотрела

вослед уводимому отцу, малыш вдруг заплакал. Мама зажала ему ладонью рот и затащила в дом, чтобы папа не слышал плача своего маленького ребеночка, который был испуган странным уходом отца...

Дома не оказалось мяса, и Камилл рванул на базар. Но был уже седьмой час, и все лавки закрылись. Он зигзагом побежал по улице, забегая в дома узбеков с просьбой продать, если есть, мяса. Но в эти дни ни в одном из ближайших домов не резали барашка. Он бежал дальше и готов был обежать ближайшие колхозы, и только потеря времени беспокоила его. Не может такого быть, убеждал он себя, чтобы нигде не зарезали барашка или бычка. Опасаться, что ему откажут в доме, где есть свежее мясо, не приходилось, ибо узбеки люди чуткие, и если парнишка бегает по дворам в поисках чего-то, то значит кому-то это очень нужно, а в таком случае отказать втройне грешно. Могли, конечно, запросить повышенную цену, но это не было проблемой.

Забежав в один из дворов, Камилл вдруг увидел на помосте своего давнего недруга нанвоя Хамида, который попивал с домочадцами свой вечерний чай. Не надеясь на положительный результат, мальчик все же произнес свою просьбу. Хамид неподвижным взглядом уставился на него. Камилл повернулся, было, к воротам, но громкий голос Хамида-ака остановил его.

– Тохтагин! Погоди! Погоди, говорю! Что случилось?

– Отца арестовали. Дома нет мяса, чтобы приготовить отцу еду нужно мясо.

Хамид-ака спустив с помоста босую ногу, шарил ею в поисках башмака.

– Подожди!
– он что-то сказал своим домочадцам и поспешно вслед за мальчиком вышел на улицу.

– У Карима-кузнеца сегодня должны были резать овцу. Если еще не зарезали, побежим в колхоз, там Собир-ходжа еще утром бычка заколол.

Хамид бежал по улице даже быстрее Камилла, ибо понимал, что мало достать мясо, его еще надо успеть приготовить.

К дому кузнеца Карима они добежали быстро. Барашек уже был освежеван и подгоняемый Хамидом хозяин без задержки отрезал требуемое количество свежей баранины.

– Ну, беги! У тебя ноги молодые, - подтолкнул мальчика Хамид-ака и тот быстро, как только мог, помчался домой. У ворот дома нанвоя Хамида его дочка дожидалась Камилла с парой свежих лепешек...

Мама встретила Камилла очень нервно, попрекнула, что из-за него потеряно столько времени. Ему было обидно, но он ни слова не сказал. Уже стемнело, когда заполнив стеклянную банку жареной бараниной и прихватив лепешки они все втроем побежали к длинному одноэтажному дому МГБ. На стук дежурный открыл дверь и без лишних разговоров принял у них передачу. Они остались ждать каких-нибудь вестей. Минут через десять тот же дежурный открыл дверь и сказал, что еду отцу передали.

– Его повезут на машине примерно через час. Можете подождать у ворот.

Женщина и дети стремглав бросились к воротам, до которых ходу было всего две минуты. Камилл ходил под глухими

окнами здания, в напрасной надежде что-нибудь увидеть или услышать. Время шло незаметно, потому что все помыслы были о том, что там происходит с отцом, удастся ли его увидеть. Братик Камилла, обычно такой шустрый, был сосредоточен и молча возился с какими-то подобранными веточками. Прошел не час, а часа два. Наверное, гостеприимный начальник районного НКГБ угощал дорогих гостей, один из которых, лейтенант Юлдашев, приехал из республиканского управления НКГБ, из самого Ташкента - такой редкий по нынешним временам в Чинабадском захолустье гость!

Вдруг за высокими непроницаемыми воротами раздался шум двигателя машины, ворота отворились, и в кузове выехавшей полуторки они увидели сидящего между двух вооруженных винтовками солдат отца. Женщина и мальчики закричали и замахали ему руками. В темноте они не видели его лица, но увиденные ими его очертания, узнанные по светлой рубашке и по белой летней кепке на голове, принесли им какое-то облегчение.

Не знаю, увидел ли трехлетний малыш что-нибудь в темноте, но он, бедненький, радостно кричал:

 - Бабай, бабай! Папа, папа!

Отца конвой увозил в подвалы ташкентского и московского ГПУ, а потом его ждали колючая проволока и вышки ГУЛАГа.

 В той стороне, куда умчалась машина с арестантом и куда еще долго смотрела осиротевшая семья, сгущался мрак, все в себя втягивающий и ничего не отдающий.

…Кроется в складках мироздания особая темнота, которая чернеет мрачной круговертью даже на абсолютно черном фоне.

Глава 28

Была весна, был месяц май, день восемнадцатый. Тот самый день, когда солдаты ворвались в его родное село, взяли всех в полон, ограбили, помчали женщин, детей, стариков по полям, по пустыням, высадили в Голодной степи, где все умерли от голода и болезней. Всю ночь бродил Февзи по пустынным улицам Чирчика, вспоминал маму, братика, Мурата-эмдже и всех тех, кого он похоронил в ту зиму. И сложилось у него грустное стихотворение:

Ты прислушайся к ночи весенней, Когда ветер шумит меж ветвей. Слышишь стоны татарских женщин, Стариков и невинных детей?

Почему нас из Крыма изгнали? Мы там жили в своих домах. Там рождались мы, там умирали, А теперь на чужбине наш прах.

Кто вернет мою маму и брата, Кто вернет нам Отчизну и жизнь? Долго ль всем нам мечтать о возврате В край, который зовем мы родным?

Самому Февзи стихотворение очень понравилось. После нескольких дней колебаний он решил показать его Ольге Васильевне.