Голубыми дорогами мира
Шрифт:
У порога ее ждала мама.
– Кто это с тобой был? Ты давно его знаешь? Вы шли и стояли так, как будто знаете друг друга давно и у вас давно сложившиеся отношения.
Галима молча сняла пальто, повесила его, оставшись в тонком длинном свитере и брюках. Прошла на кухню. Села. Мама снова повторила свой вопрос.
– Мама, это наш преподаватель истории, Иван Петрович. Знаю я его с начала учебы в институте, а так, как сегодня, узнала его впервые.
– Как ты его узнала?
– Мама, ты не поймешь. Я и сама пока не понимаю. Когда осмыслю все умом, то все расскажу. Я же от тебя никогда
– Сколько ему лет?
– Точно не знаю. Кажется, около тридцати.
– Так он же русский, наверное, неверующий, но уж не мусульманин, это точно.
Галима не понимала, какое значение это может иметь. Это было для нее из области совершенно непонятного и непостижимого. Причем здесь нация, вера? Ведь она чувствовала и чувствует человека, а не его национальность и веру. Она непонимающе смотрела на мать.
– Я думаю, что тебе нужно прекратить всякое общение с ним. И даже требую этого.
Прекратить? Это зачем и как? Этого не может быть, не может случиться.
– Я не буду прекращать с ним отношения. И если ты веруешь в Аллаха, то ты должна понять меня. Я его не сама придумала для себя. Я его видела в институте все время, когда появилась там, но не обращала на него внимания, так же, как и он на меня. Нас свел Аллах, которому ты молишься, только сегодня. Без него такого не бывает.
– Как свел? Ты что, у него и дома сегодня была, и что у вас было?
– Я не была у него дома. Но если захочет Аллах, то у нас будет все.
Мама открыла рот.
– Да как ты смеешь мне говорить такое?
– Ты сама меня воспитала в честности. Я не умею врать и не хочу.
– Но, чтобы неверный был с моей дочерью?! Не бывать этому!
– Мама, Аллах един, так учил нас Пророк. А разные религии – разные пути к единому Аллаху. Нет разного Бога для всех: татар, башкир, немцев, русских. Все мы его дети.
– Я обо всем расскажу отцу.
– Я ничего и ни от кого не собираюсь скрывать. Вы с папой так меня учили. Я считаю, что правильно учили.
На этом они и закончили свой разговор.
Немного погодя пришел домой Марс. Мать тут же нажаловалась ему и рассказала о своем разговоре с Галимой.
– Мама, – сказал Марс, – не делай из мухи слона. Ты не права в своих словах о вере и национальности. Это глупость. Я поговорю с Галимой и, если нужно будет, поговорю с этим парнем. Превратить Галиму в случайную утеху я никому не дам, а если у них серьезно, то я поддержу их, а не тебя.
– О, Аллах, вырастила их, все отдала им, а они на меня плюют и мое мнение для них ничего не значит. И зачем я дожила до такого?
– Мама, успокойся. Мы любили всегда тебя и сейчас любим, но стали взрослыми и позволь нам самим решать наши взрослые проблемы. Иначе мы на всю жизнь останемся детьми.
Мать в слезах ушла в свою комнату. Марс пошел к Галиме.
– Ну, рассказывай, что там у тебя, а то мама совсем испереживалась.
Галима помолчала. Потом сказала Марсу, что сама пока ничего не знает и пусть все дадут ей время разобраться. Как только разберется, все сама разложит по полочкам и все расскажет им, близким.
– И много времени тебе нужно?
– Я не знаю. Я пока ничего не знаю.
– Хорошо. Помни, что я тебе ничего плохого
– Спасибо, Марс. Ты у меня настоящий друг.
– И брат тоже.
– И брат, – засмеялась Галима.
Марс ушел к себе и сел за компьютер.
И началась у Галимы совсем другая жизнь. Все заполнено было им, Иваном Петровичем, Ванечкой, как она звала его про себя. Каждый ее поступок, каждая ее мысль была связана с ним, и она все время соотносила: а как он посмотрел бы на то, что я подумала, сделала? Иван Петрович вошел в ее жизнь мощно, охватил все ее стороны, она как то даже не представляла, что его раньше в ее жизни не было. Удивительно, она даже во сне чувствовала его. Иван Петрович чувствовал примерно то же самое. Правда, он был старше и был мужчиной. А у мужчин все проходит грубее, такими их создала природа. Встречаясь с Галимой в институте, он сразу же уводил ее куда-нибудь в укромное место, где не было никого. Они не обнимались, не целовались, они просто сидели и чувствовали друг друга, как бы сканируя мысли и чувства друг друга, они так умели. Они познавали так друг друга и это познавание приносило им огромное удовольствие, больше, чем объятия и поцелуи. Они вживались друг в друга, понимали друг друга без всяких слов. На лекциях Ивана Петровича Галима сидела тихо, слушала и почти ничего не понимала, что он говорит. У него иногда от ее присутствия происходили сбои в том, что он говорил. Окружающие заметили их отношения. Кое кто из женщин-преподавателей косо смотрел на них, кое кто ехидно и пошло улыбался, но были и такие, кто радовался за них. Как-то декан Фарида Иметовна пригласила Ивана Петровича к себе в кабинет. Налила чаю, поставила блюдце с татарскими сладостями, призадумалась.
– Что у вас с Галимой, Иван Петрович?
Иван Петрович не нашелся сразу, что ответить. Посидел молча, потом заговорил.
– Ничего и все.
Фарида Иметовна удивленно вздернула брови.
– Я вас не понимаю.
– Поправлюсь. У нас с ней все. Так мне кажется.
– Трудно с вами говорить, вы объясняетесь загадками.
– Никаких загадок. Дайте время нам до конца все понять и разобраться.
– Вы должны понимать, что она совсем ребенок, ей нет даже девятнадцати.
Иван Петрович не понимал, как и Галима, причем здесь возраст или еще что-либо другое.
– Люди в институте уже говорят о вас, иногда не совсем хорошее. Но я в нехорошее не верю. Галиму я не знаю, а вас знаю давно и не верю, что вы способны на плохое.
– Спасибо. Я всегда верил в вашу доброту.
– Кстати, что там с вашей работой по истории тюркских народов? Я давала ваши отрывки для ознакомления Накипову, он в восторге. Говорит, что такие вещи тянут на докторскую и еще сказал, что с удовольствием будет вашим протеже, если вы захотите. Он поражен вашими новыми и необычными взглядами на вопросы, которые вы освещаете в своей работе.