Голыми глазами (сборник)
Шрифт:
Весна в Нью-Йорке кончилась, и наступило то время года, когда фрукты на теневой стороне улицы делаются дороже, чем на залитой солнцем.
Изнутри я начал обрастать английскими словечками, как чайник накипью. Еще чуть-чуть, и стану по-русски думать с мистейками.
«Так и бывает», – мелькнуло в голове, когда я мысленно стоял с прадядей Лазарем в огромном зале Музея иммиграции на Эллис-Айленде перед клерком, решавшим его и мою судьбу.
Я чувствовал за спиной колыхание толпы с чемоданами и коробками и слышал, как они шикают на детей.
И угадывал их взгляды,
Америка – новая страна, и американский дом всегда с иголочки нов.
Это не европейское жилище, кирпичное и каменное, с дубовыми переплетами стропил, тяжелое и рассчитанное на поколения детей и внуков, если не прямо на вечность.
Это легкое и простое в изготовлении сооружение из прессованных опилок, фанеры и чуть ли не картона.
Когда придет время Америку сносить, изрядную часть ее просто сдадут в макулатуру.
Как-то мне решили показать действительно старый дом и привели туда. Он был построен в начале 70-х.
Внутри вы также не обнаружите ни одной старой вещи.
Лишь редкие эмигрантские дома замусорены книгами и безделушками в достаточной мере, чтобы напоминать жилье.
А дом холостяка отличается от того, в каком обитает женщина, только отсутствием зеркала в рост.
Зато в каждой спальне высится по черной с хромом патентованной дыбе, чтобы вытягивать мускулы, наливаться силой и худеть.
И по всему дому, днем и ночью, в кондиционированной тишине попискивает тут и там что-то электронное, вроде сверчка.
Нет, право, это прекрасная и безмятежная страна, где упакованную в пленку почту просто бросают на асфальт у крыльца под латунным ящиком без замка.
Перед коттеджами трепещут флаги с самодельной геральдикой в виде какой-нибудь белой киски на синем фоне, или желтой клюшки для гольфа на зеленом.
Благоухают цветники.
Гладко зачесанные девицы выруливают из гаражей в громадных лендроверах.
С решетчатой башенки новехонькой, как и всё вокруг, церковки раздается записанный на пленку колокольный звон.
А в небе кувыркается легкий спортивный самолет, раскрашенный как аквариумная рыбка.
Чтобы выбраться отсюда, я целый час прождал в одиночестве на автобусной остановке, мимо которой проносилась, гудя, масса сверкающего лаком порожнего железа.
Американцы есть американцы, и напугавшая меня поначалу длиннющая музейная очередь тянулась вовсе не к Вермееру, а на выставку личных вещей и фотографий Жаклин Кеннеди.
Среди туземной живописи я было заприметил на удивление знакомую физиономию, но сообразил, что это Бенджамин Франклин со стодолларовой купюры.
Зато я повстречал там своего старого приятеля Ван Гога, и мы вышли из музейных вертящихся дверей вместе, да еще присоединился почтальон Рулен в своей синей фуражке.
Винсент шарахнулся от мусоровозного бронтозавра с никелированным рылом и сразу задрал голову вверх,
Картина, из которой я его увел, стоила тридцать с лишним миллионов, но в карманах у художника не оказалось ни цента, только десять су. И я угостил их с Руленом на свои целомудренно упрятанным в бумажные пакетики пивом. А после, на скамейке, посвященной памяти чьей-то пропавшей таксы, к нам подсел Лорка. У него нашлась фляжка тростниковой водки в кармане пиджака.
“One way”: все дороги ведут в Рим.
Ты, Америка, страна третьего тысячелетия, и я могу быть спокоен за потомков.
Но я не завидую им. Да меня там и не будет.
Самое дорогое, что я имел при себе за океаном, был обратный билет: в Старый Свет и век.
Все ж, Америка, я не жалею, что заглянул в твои небоскребы.
Даже прощаю твой расчисленный по калориям корм из бумажных коробочек.
Я бы прошелся еще разок по плохо уложенному нью-йоркскому асфальту.
Сходил бы на джаз и на бокс.
Постоял бы у того небоскреба, что по ночам сторожит бесквартирный русский поэт.
…По моей пропахшей попкорном Америке идут, пощелкивая компостерами, чернокожие кондукторши.
И проверяют билеты.
Александровская слобода
В безлюдном мраке старого, просмоленного молениями храма, где отбивал поклонами грехи еще Иоанн Васильевич со своей братией, бандитского вида молодчик морщит бритый лоб перед деревянным окошечком, диктуя поминальную записку с перечнем убиенных братков:
– Гришка… Олежек… Глебка… Борис… Вован… еще Олежек…
Райпарк
Как и большинство людей, я воображаю себе Рай в облике пятизвездного курорта: с выложенными камнем дорожками в кущах, олеандрами, прохладным мрамором холлов с журчащей водой, роскошно организованным бездельем. И так же звучит вокруг разноязыкая речь.
К тому ж это как раз в том месте, где Моисей переводил евреев через Красное море – из курорта Хургада в курорт Шарм-эль-Шейх.
Только теперь тут всем заправляет Аллах, и тень тащится за тобой, растягиваясь, точно зацепилась за какую-нибудь колючку.
А позади пальм в соломенных нарукавниках лежит море, ленивое, как араб.
Но это не меняет дела.
По-английски над входом было написано что-то вроде «Д/о им. Хилтона».
Однако это был настоящий райский Сад.
Деревья, подстриженные в форме цилиндров, походили на расставленные по газонам зеленые торшеры на светлой голой ноге.
Другое, большое и шарообразное, непрерывно цвело, выпуская взамен увядших все новые оранжевые граммофончики.
Из акаций свисали кривые зеленые кинжалы.