Голыми глазами (сборник)
Шрифт:
Благородная куротная скука становится приправой ко всякому блюду, что ни закажи.
Вы начинаете понимать вечную печаль гостиничной прислуги: только начнешь узнавать постояльца, как тот съезжает.
И все чаще поглядывать в ту сторону неба, где, распушив дюралевые перья, медленные большие самолеты заходят, как ангелы, на посадку.
Солнцеморепальмы…
Коралловый риф
Тут все дно утыкано букетами.
Оглядывая их, точно в цветочной лавке, проплывает, развевая чадры, короткая вереница здешних рыб, медленно и чинно, как арабская семья.
Другие, вроде маленьких тельняшек, плывут, шевеля рукавами.
Третьи, цветов украинского флага, просто полощутся на водяном ветерке.
В кораллах и губках утопает полусгнивший киль разбившегося на рифе судна. С ржавым винтом, с развалившимися на обе стороны деревянными ребрами – похоже на хребет объеденной скумбрии, оставленный на тарелке.
Стайка крошечных изумрудных рыбок обсела ветвистый коралл – так облепляют дерево птицы.
Они тут вообще похожи на экзотических птиц, только не так пугливы.
Вот одна полнотелая в желто-синей пижаме выплыла из чащи и принялась танцевать, вовсе не думая убегать.
И ты висишь в воде, не отрывая глаз.
Впрочем, возможно, они тоже с любопытством разглядывают заплывших в их владения шумных существ с желтыми раздвоенными плавниками вместо хвоста, глазастой зеленой мордой и странной оранжевой трубкой, торчащей из жабр.
…Мелкие, красные и желтые, рыбешки кружатся вперемешку, как осенняя листва.
А наверху капитаны катеров перекрикиваются в рупоры через все море. Передают с борта на борт корзины с пивом. И серебристыми мотыльками вспархивают стайки летучих рыб.
О-ля-ля!
В гостиничном номере вместо Библии лежал томик Мопассана.
Быть может, это единственный в мире город, вернувшись в который кажется, будто и не уезжал.
Не выходил из сводчатого метро, где аккордеонисты разносят по вагонам парижский вальсок.
С этих улиц, где фасады украшены барельефами пышнотелых и отзывчивых муз.
А террасы кафе с каждым годом все дальше наползают на тротуары.
Где полуденная пустота Люксембургского сада напоминает о часе обеда.
Не мешая какому-то негру покупать такой же черный и сверкающий мотоцикл, придирчиво заглядывая ему под крыло и в фару.
Где в витрине на Риволи выставлена на продажу новенькая королевская мантия.
Где женщины на тысяче картин вечно сидят перед туалетным столиком.
И японцы печально кивают гиду
Если ты тут не в первый раз, то волен идти куда угодно, но все равно попадешь в музей.
У посетителя Центра Помпиду всегда впечатление, будто он заблудился и забрел в бойлерную.
Среди змеящихся по стенам труб по-хозяйски обосновался зал Марселя Дюшана с целой серией прославленных писсуаров, а еще – с двумя унитазами и фаянсовой раковиной, как в магазине «Сантехника».
Немного позже, зайдя за табличку “WC”, я обнаружил продолжение экспозиции.
Но все ж мне ближе музей Моне, заволоченный желтоватым паровозным дымом сен-лазарских вокзалов.
Тамошний темнокожий служитель, не стесняясь посетителей, приседал для моциона перед «Кувшинками», хрустел пальцами и вообще вел себя непринужденно.
Два других, белых, прогуливались, беседуя, меж картин, и видно было, что с первым они не дружат.
Потом, прямо под открытым небом, тебя встречают тяжелые женщины Майоля в летучей позе грехопадения.
И его же Ева с отсутствующим яблоком в руке.
Знакомый художник рассказал, что возлюбленная модель скульптора, которой он оставил все в обход семьи, родом из Одессы, и еще жива. И предложил с ней познакомить.
Я с ужасом отказался.
Девяностолетняя старуха в роли музы – это даже и для Парижа перебор.
Мне назначили встречу в маленьком старом театральном кафе с дачными оранжевыми абажурами с бахромой, апельсиновым потолком и афишами на стенах.
Только металлический звон затиснутого в угол игрального автомата, допущенного в угоду настырному времени, возвращал из 20-х годов минувшего века в нынешний, но без успеха.
Сдержанно улыбчивый хозяин с высоко подстриженным седым затылком смахивал на отставного военного или дипломата.
Уже через полчаса мне не захотелось уходить отсюда никуда на свете.
Я терпеливо пил кофе у окна.
Ближе к вечеру там появились прохожие с целыми охапками завернутых в папиросную бумагу длинных батонов.
А когда совсем уж смерклось, над улицей с идущей толпой и пробегающими автомобилями повисли, как оранжевые медузы, отразившиеся в зеркальных стеклах абажуры.
На этом оптические эффекты не завершались: если я отводил глаза внутрь помещения, то в обложенной зеркальными квадратиками колонне, разделявшей узкое, как железнодорожный вагон, помещение, возникал и рассып'aлся мой собственный кубистический портрет, и не в этом ли самом месте пришла в голову Браку идея его живописной техники?
Время шло.
В углу с аппетитом поедал хлеб, прихлебывая кофе, некто обширный, о ком я так и не понял, мсье это или мадам.
С деловым видом и с сумкой через плечо по улице прокатил молодой человек на единственном колесе, сидя в своем седле так высоко, точно ехал на вертящемся табурете от барной стойки.