Гончаров
Шрифт:
Если Достоевский еще в молодости сумел оценить «замечательный талант» Гончарова и внимательнейшим образом прочитывал всё, что выходило из-под пера автора «Обломова», то Гончаров мало интересовался творчеством Достоевского. В «Необыкновенной истории» он пишет: «Я давно перестал читать русские романы и повести: выучив наизусть Пушкина, Лермонтова, Гоголя, конечно, я не мог удовлетвориться вполне даже Тургеневым, Достоевским, потом Писемским, таланты которых были ниже первых трех образцов. Только юмор и объективность Островского, приближавшие его к Гоголю, удовлетворяли меня в значительной степени. Из Достоевского я прочел «Бедных людей», где было десяток живых страниц, и потом, когда он написал какого-то Голяткина да Прохарчина, — я перестал читать его и только прочел превосходное и лучшее его сочинение «Мертвый дом», а затем доселе ничего не читал, ни «Преступлений и наказаний», которые, говорят, очень хороши, и ничего дальше». [334] Любопытно, что лучшим произведением Тургенева Гончаров считал очерковые «Записки охотника», а лучшим произведением Достоевского тоже «Записки». Несомненно, автор романной трилогии подчёркивал, что в современной литературе лишь два настоящих романиста, владеющие секретом «большого жанра»: Л. Толстой и он сам, Гончаров. Напротив, почтительное (и ревнивое!) отношение к Гончарову как художнику сохранялось у Достоевского на протяжении всей жизни. Он всегда подчеркивал масштаб писательского дарования
334
Литературное наследство. Т. 102. М., 2000. С. 217.
335
Достоевский Ф. М.Поли. собр. соч. В 30-ти томах. Л., 1972–1988. Т. 30. Кн. 1. С. 212.
336
Достоевский Ф. М.Письма. Т. III. М. — Л., 1934. С. 206.
Гончаров смотрел на Достоевского, кажется, с меньшим пиететом. Поклонник гармонического искусства, наследующий традиции мировой классической литературы, он ощущал искусство Достоевского как замечательное, глубокое, но болезненное. В статье «Лучше поздно, чем никогда» он как бы отделяет автора «Преступления и наказания» от традиционного круга русских реалистов (впрочем, отделял себя и сам Достоевский) и замечает, что Достоевский находит правду жизни «в глубокой, никому, кроме его, недостигаемойпучине людских зол». [337]
337
Гончаров И. А.Собр. соч. В 8-ми томах. М., 1952–1955. Т. 8. С. 109.
В своих романах и Достоевский, и Гончаров идут от Евангелия. Оставаясь в лоне русской духовной традиции, они оба изображают не только испытание человеческой души, но и её преображение. Евангельская антропология зиждется на следующей модели человеческой жизни: грех — покаяние — воскресение. Так построен роман «Преступление и наказание», где в эпилоге Раскольников берёт в руки Евангелие, воскресая душой от совершённого греха через осознание своего преступления (греха). Так строится и роман «Обрыв», в котором показан не только грех женского (и вообще общечеловеческого) срыва («обрыва»), в основание которого лежит духовная болезнь современного общества (отступление от веры, нигилизм, антихристианство), но и покаяние, и воскресение.
Л. Толстой
Неплохой ценитель литературы и знакомец многих писателей наблюдательный А. Ф. Кони в своё время отметил: «… Гончаров ближе других подходит к Толстому… Толстого более всего интересовала нравственная природа человека вообще, независимо от условий… Гончаров стремился изобразить национальную природу русского человека, народные его свойства, независимо от того или иного общественного положения» [338] . В самом деле, из современных писателей-романистов Гончаров мог признать превосходство только великого Льва Толстого. Оба они были мастерами широкой и многоплановой прозы, наследниками англо-французской романистики.
338
Кони А.Ф. На жизненном пути. СПб., 1913. С. 475.
Знакомство писателей произошло 24 ноября 1855 года. В то время Гончаров уже был признанным «современным классиком», автором «Обыкновенной истории» и «Сна Обломова». Главное отличие Л. Толстого от уже оформившихся в 1840-х годах русских писателей состояло в необычайной новизне, свежести его стиля, которые свидетельствовали, что он оказался практически не затронутым нивелирующим влиянием «натуральной школы» и сразу пошёл в литературе своим крупным шагом. Гончаров почувствовал в Толстом самобытную и крупную личность, человека, который обо всём имеет своё собственное суждение и смело его высказывает. Образец тогдашних суждений Толстого, которые могли вызвать открытую и искреннюю симпатию Гончарова, находим в письме Толстого к H.A. Некрасову от 2 июля 1856 года, где он рассуждает о том, что в современной литературе слишком много жёлчных людей и нет любящих: «У нас не только в критике, но в литературе, даже просто в обществе, утвердилось мнение, что быть возмущённым, жёлчным, злым очень мило. А я нахожу, что очень скверно. Гоголя любят больше, чем Пушкина. Критика Белинского верх совершенства, ваши стихи любимы из всех теперешних поэтов. А я нахожу, что скверно, потому что человек жёлчный, злой, не в нормальном положении. Человек любящий — напротив, и только в нормальном положении можно сделать добро и ясно видеть вещи». [339] Это была позиция очень близкая Гончарову. В романе «Обломов» герой в ответ на реплику литератора Пенкина о том, что в современной обличительной литературе есть «кипучая злость — желчное гонение на порок, смех презрения над падшим человеком… тут всё!» —
339
Толстой Л. Н.Собр. соч. В 20-ти томах. Т. 17. М., 1965. С. 98–99.
Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову…»
Писатели встретились у Тургенева, который устроил вечер в честь Толстого. С тех пор они часто виделись у общих знакомых: H.A. Некрасова, A.B. Дружинина, в Шахматном клубе и т. д. Однако не всё было так просто. В то время ещё никто не чувствовал всей глубины нравственных поисков Толстого. Толстой явно чувствует некоторую отчуждённость к кружку современных литераторов, причём по принципиальному вопросу. 13 ноября 1856 года в дневнике появляется запись: «… в 4-м часу к Дружинину, там Гончаров, Анненков, все мне противны, особенно Дружинин, и противны за то, что мне хочется любить, дружбы, а они не в состоянии».
Самобытные, нехарактерные для кружка Белинского мнения графа Толстого по поводу различных явлений и событий производили на Гончарова заметное впечатление. Очевидно, они были интересны друг другу. Уже после знакомства с Гончаровым, в апреле 1856 года, Толстой послал «Обыкновенную историю» В. Арсеньевой с припиской: «… Прочтите эту прелесть. Вот где учишься жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми можешь ни с одним не согласиться, но зато свой собственный становится умнее и яснее». А 4 декабря 1856 года он записывает в своём дневнике: «Читаю прелестную «Обыкновенную историю»», то есть перечитывает роман Гончарова. Это было время, когда Толстой ещё мог сказать, что он «учится жить» у Гончарова: ведь он был на 16 лет моложе автора «Обломова».
В 1858 году Гончаров издаёт очерки своего путешествия под названием «Фрегат «Паллада»», а в 1859 году — роман «Обломов». Его имя прочно закрепляется в списке самых авторитетных современных писателей. Он едва ли не живой классик. Толстой же переживает в это время эпоху творческих исканий, и притом в основном неудачных. Он пишет такие вещи, как «Альберт», «Люцерн», «Три смерти», работает над «Казаками». Долгое время его ничего не удовлетворяет, так что он на рубеже 1860-х годов даже решает оставить литературу и поселяется в поместье. Роман «Обломов» Толстой воспринимаете восторгом. В письме к A.B. Дружинину от 16 апреля 1859 года он просить передать автору своё впечатление: ««Обломов» капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге от «Обломова» и перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет — это что «Обломов» имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике». [340] Обычно цитирование отзыва Толстого на этом и кончают. Но следующая фраза Толстого показывает, что Толстого далеко не всё удовлетворяло в романе Гончарова: «Я же с тех пор, как стал литератором, не могу не искать недостатков во всех больших и сильных вещах и об «Обломове» много желаю поговорить». Именно эта фраза не могла не задеть мнительного и всегда сомневающегося в себе Гончарова. В его письме к Толстому от 13 мая не только прорывается неподдельное уважение к своему адресату, но и проглядывает некоторая осторожность, смешанная, однако, с уверенностью в действительной «капитальности» своего романа: «Ваше воззрение на искусство имеет в себе что-то новое, оригинальное, иногда даже пугающее своей смелостию; если не во всем можно согласиться с Вами, то нельзя не признать самостоятельной силы… Я желал бы указания не на случайные какие-нибудь промахи, ошибки, которые уже случились и, следовательно, неисправимы, а указания каких-нибудь постоянных дурных свойств, сторон, замашек, аллюр и т. п. моего авторства, — чтобы (если буду писать) остеречься от них. Ибо, как ни опытен автор (а я признаю за собой это одно качество, то есть некоторую опытность), а всё же ему одному не оглядеть и не осудить кругом и с полнотой самого себя».
340
Толстой А. Н.Собр. соч. В 20-ти томах. Т. 17. М., 1965. С. 199.
Здесь уже чувствуется необычайное уважение Гончарова к своему адресату. Но истинный масштаб Толстого-художника гончаровскому кругу и ему самому раскрылся по выходе первых трёх томов романной эпопеи «Война и мир». В письме к И. С. Тургеневу от 10 февраля 1868 года Гончаров сообщает: «Главное известие берегу pour la bonne bouch: [341] это появление романа «Мир и война», графа Льва Толстого. Он, то есть граф, сделался настоящим львом литературы». Гончаров не сразу прочёл роман «Война и мир». Лишь осенью 1868 года он просит С. А. Никитенко прислать ему для прочтения произведение Толстого. Очевидно, уже первые три тома произвели на Гончарова сильнейшее впечатление, тем более что каждая часть отличалась определённой автономностью и сила произведения проявлялась даже в отдельных эпизодах. Сам Толстой писал по этому поводу: «Мне кажется, что ежели есть интерес в моем сочинении, то он… удовлетворяется на каждой части этого сочинения… Сочинение это может быть печатаемо отдельными частями, нисколько не теряя вследствие того интереса и не вызывая читателя на чтение следующих частей».
341
На закуску (фр.).
Очевидно, что в «Войне и мире» автор «Обломова» увидел какое-то совершенно новое качество русской литературы. Эпопея Толстого навсегда потрясла его. Уже много лет спустя, 17 июля 1878 года, Гончаров рекомендует датскому переводчику П. Б. Ганзену целый список произведений, достойно представляющих русскую литературу. И прежде всего это — «Война и мир»: «Советую заняться переводом романа Толстого «Война и мир». Это положительно русская «Илиада», обнимающая громадную эпоху, громадное событие и представляющая историческую галерею великих лиц, списанных с натуры живой кистью великим мастером. Если б это было передано мастерским, верным пером в иностранные литературы, то последние нашли бы немного у себя что поставить рядом с этою нашею национальною эпопеею… Другие произведения этого автора так же капитальны по своим литературным достоинствам, но «Война и мир» — выше их всех по своему историческому и народно-русскому значению». Гончарова, несомненно, потрясала самостоятельная сила самовыражения и оригинальности Толстого, так свободно и органично проявляющаяся в границах романного жанра, мыслимого до сих пор куда более локально. Вот откуда определение Гончарова: русская «Илиада». H.H. Страхов подчёркивал, что успех толстовской эпопеи был необыкновенный: «Давно уже ни одна книга не читалась с такою жадностью». [342]
342
Страхов H.H.Война и мир. Сочинение А. Н. Толстого. Статья первая // Роман А. Н. Толстого «Война и мир» в русской критике и литературоведении. СПб., 2002. С. 182.