Гончая свора
Шрифт:
Гартвиг, шаркая подошвами, вышел на башенный парапет, увенчанный острыми зубьями-бойницами и подставками под костровые свёртки, использующиеся для связи с другими отрядами на стенах.
Закатные лучи золотом подсвечивали далёкие горы, а среди ближних хребтов, подпиравших нижний уровень городского плато, не увидеть было ни одного деревца или поросли красного хифлига, океаном кустов, распустившегося по ранней зиме и устилавшего все окрестные земли долины Самшад, до самых Кричащих болот. Густой туман поглотил собой и часть стоянок ловчих у моря. Кайгарл предстал в его окружении живым островком, где живущие были ближе всех прочих к свету,
– Не месть. – тихо ответил Колпу, доковылявшему к своей башне, задумчивый Гартвиг, мерно покачиваясь в истёртом до прогалины седле. – Долг.
Темнело. Загремели ритмы часовых барабанов, возвещая ночь, сбруи как кнуты ударили в костлявые бока, лощёные промытым аловтве, приятная прохлада разлилась по их телам и, подогнав фырчащих кеюмов, тройка всадников поспешила к поднимавшемуся мосту нижнего города.
***
Хоть даже малый сон вселяет трепет в душу, открытую невиданным мирам, боль сознавать чужих сердец, про Лима помня, ему не ново – подавлен Жар познанием моим о господах и крепости их глиняного слова:
– Возненавидеть нам свою судьбу и всё у нас забравших, как Гартвиг некогда возненавидел спесь жестокости хребтов Раппара?
– Легко огню предаться, да, но до поры сдержи раздувшиеся искорки пожара. Не только ненависть и поиски её сулят тебе ответы на вопрос, не ярость праведным заветом пляшет, одёргивая пологом завесу, чтоб откровения узреть.
– Случиться что с сестрой – мне лучше умереть. – не видела ещё я Жара столь разбитым. – Как мне её отбить?
Оставила бы зал я сей омытым… Омытым кровью подлецов, коль в силах стало бы моих подобное проделать. К несчастью песнь не обмануть, её узор, как и узоры клиссовых витков, не переделать.
– Что сделать мне, о Эйр? – взывает. – О чём ты принялась молчать?
– Прости меня, мой милый Жар, я в страшном гневе на господ и от того хочу кричать. – надломленный, отныне не желает мерно на коленях восстоять. – Тебе нужда дослушать песнь, а мне восполнить полноту и живость сонма воссоздать. – испуган промедленьем. Не понимает он, что кроется за этим, зачем нужда закончить песнь, что я хочу сказать. – Поверь, мне вскоре предстоит тебе немыслимые вещи показать…
– Такие, что изменят всё? – слышна несмелая надежда. Сестре побег скорей искать или узнать миров секрет? Он был зажат на этом фронте.
– И, прежде прочего, тебя.
Заря встаёт на горизонте. Луч бьёт в песчинок улья-города, которые нежнее поцелуя в ночи мрак, но новый день настал, зовёт, и получает сдачу тьма в сто крат светлее тысяч солнц, а рядом и одна из лун, которая никак от неба не уйдёт. Бардак. Обводит светом-ореолом витражи и красками питает их изображения, рассеивает тьму. Как жаль, что миру нашему, чтоб вспыхнуть вновь,
– Я уничтожу стражу, пока никто того не ожидает. – решительности полный заявляет. – За ту, которую люблю. Всех, прям сейчас, возьму и истреблю!
– Не надо, нет, не рви оковы! Не сможешь. – молю в последних силах, силясь приподняться. – Ужасны у господ деяния, о да, но настоящий враг не за твоей спиной. Не стоит отстраняться. Послушай…
– Не за моей спиной?! – гнев справедлив, иных виновников не называла я. – У них сестра! – сжимает кулаки и цепь, запутанная в них, трещит. – Пожар в моих глазах горит, ты видишь?!
– Дослушай. – вижу. Могучей крови сила. – Песнь тебе правду возвестит о нас и скажет почему ты здесь. Она тебя освободит и путь укажет ко спасенью.
– Спасенью подлецов? – готов предать он всё забвенью. – Веленьем звёзд, направь меня во след Нугхири, как гончих по следам пускают. Скажи владыкам, что без сестры не сложатся узоры дымчатого клисса. – просит. – Свободен стану – ей придёт свобода. Обманом на обман бесчестным! – с сестрой разлуки не выносит. – Что нам их мир? Зачем спасать и возрождать то, что давно мертво? Мудрейшему отцу, коль жив он, не нужно планам мерзким потакать, не нужно знать.
– То не тебе решать. – устало у узоров я справляюсь. – В конце ответ на всё. – пред ним ручаюсь. – До той поры отринь гнёт бесполезных помыслов о мести.
Колеблется, но тёплые воспоминания сложив, склоняет предо мной главу из уваженья к чести:
– Тогда скорей, продолжи свой рассказ, всезнающая Эйр, воспой. – встаёт он после, стискивая цепи, а лица из толпы искажены непонимания испугом. Не слаб, но грозен вид его. – Надеюсь подлинное знание, о коем постоянно ты твердишь, подарит мне и миру нашему, будь проклятый он десять раз, завещанный покой. Но если прахом изойдёт родник и песнь не даст ответа, то знай, – охрану тронул его перст на расстоянии. – к сестре пути не оградят мне скорые в расправах миражи. Коль плохо обернётся для меня – пусть вместе с ними я в бою и сгину, но иначе, без надежды, планеты этой – машет к небу. – не покину.
Лучи проникли в свод – мозаикой пылают витражи. Сияния алмазного песка так много, что очи застилает вместо света мрак, пятнающий ума творения седой золой.
– Идём же, милый Жар. – тишайшим голоском зову, распахивая сновидения врата. – Идём со мной…
***
Топь немного их задержала. Тропы, освещаемые нависшей луной, стоптались десятками ног, верных Свистящей башне, чьи хозяева недавно патрулировали границу, но из-за накренившихся грязевых полипов, образовавшихся в наиболее быстро густеющих участках болот, приходилось вытягиваться в линию и придерживать брыкавшихся кеюмов, порывавшихся подняться дыбом на особенно узких перешейках.
Ловчие непривычно медленно, почти вальяжно двигались вдоль пузырившихся луж, прикрытых короткой травой, слившейся с окружением в родственной ему какофонии цветов. Светловолосый, сидящий справа, был так худощав, что его с лихвой можно было принять за сбежавшую из-под родительской опеки девчонку. Тёмный, при ножах и копье на тяжёлом древке, сидящий левее побратима, наоборот вышел широкоплечим и вполне соответствовал своему реальному возрасту.
Гартвиг одёрнул полог плаща, положил руку на клинок, перетянутый жилами бакчиба, и, для удобства, закинул правую ногу на стреху седла, отдав всё нутро мыслям, а взор горизонту.