Гончий бес
Шрифт:
А на стене рядом с кушеткой висело зеркало. Большое, овальное, отражающее голого парня с перекошенным лицом. Парень для чего-то упрятал торс в стальную броню, но абсолютно забыл о прочей одежде, включая трусы. Не то клоун, не то современный худож-ник в поисках новых выразительных форм, не то беглец из сумасшедшего дома. Очень жаль, что у него моё лицо.
Я повернулся к зеркалу спиной и попытался распечатать долбаный панцирь. Как и ожидалось, это стало бессмысленной тратой времени. Замочки были малюсенькими, но чрезвычайно крепкими — как и шарниры,
Традиционные пути на свободу тоже были закрыты. Решётки на окнах сварены из строительной арматуры, чтобы выдрать их из стены, понадобится трактор. Дверь деревянная, но прочная, с надёжным замком. Стены кирпичные… однако, чтобы пролезть сквозь них, нужно перво-наперво избавиться от панциря. Остроумно придумано, кстати. Тюрьма, которая всегда с тобой. И главное, без дорогостоящего КД-контура. Транспозиция через сплошную металлическую преграду — верное самоубийство. Я проходил сквозь лист желе-за всего однажды, в ранней юности, и выжил лишь потому, что не догадывался о смертельной опасности такого фокуса.
— Добро пожаловать в жертвы замкнутого круга, господин комбинатор! — сказал я с интонациями актёра-трагика. — Вернее, в члены. Если вас не шокирует это слово, столь двусмысленное в сложившейся ситуации. Но учтите, вход сюда бесплатный, а выход рубль.
За дверью скрипнула половица.
— Заметьте также, что за вами будут постоянно следить грязные извращенцы. В частности, скотоложцы, — продолжал я. — А может быть, даже фотографировать.
Половица вновь скрипнула.
— Ты с кем разговариваешь, артист? — любезно спросил из-за двери дядя Улугбек.
— Не ваше дело, — огрызнулся я. — А вот подслушивать нехорошо. Так поступают только людишки с мелкой лакейской душонкой.
— И это говорит человек, который тайком забрался в мой дом? — изумился тот. — Ах, какая самокритика!
— Ну как же тайком? Меня видели ваши собаки. И спокойно пропустили.
— С собаками ты умеешь обращаться, это мы знаем.
«Да вы обо мне вообще много знаете», — подумал я, поправляя панцирь. Чёртова железяка явно не была рассчитана для ношения на голом теле. Скверно обработанная горло-вина натирала кожу шеи и плеч, а разъёмы то и дело щипались подобно гусыне.
— Эй, чего замолчал, артист?
— Надоело через дверь орать. Хотите побеседовать, входите сюда.
— Так ведь ты опять разноешься, что дядя Улугбек извращенец и зашёл, чтобы на тебя голого полюбоваться.
— Обязательно.
— Ах, артист-артист! — с укором сказал он. — Ты из меня буквально Буриданова слона хочешь сделать.
— А вы из меня — собаку академика Королёва.
— Может, Павлова?
— Да нет, Королёва. Сергея Павловича. Тот тоже посадил бедняжку в железную скор-лупку и запулил в космос без права возвращения.
— Но ты-то не в космосе.
— Скоро буду. Одна радость, вместе со мной на орбиту выйдет первый в истории космонавтики
— Ты что несёшь, артист? — встревожился Улугбек. — Какая орбита, слушай?
— Точно не скажу. Наверно, низкая, — проговорил я задумчиво. — Под домом заложена взрывчатка. Скоро рванёт.
— Зачем взрывчатка?! — взвизгнул Улугбек.
Молодец, Паша! Вывел-таки из равновесия тюремщика. Сейчас главное — не потерять инициативу.
— Чтобы взрываться, вестимо, — сказал я и торжествующе помаячил в сторону двери тем, что под руку попало. А попало как раз то, что нужно.
В замке послышалось царапанье. Улугбек нервничал — ключ никак не мог попасть в скважину. Обхватив панцирь руками, чтобы бряцанье не выдало мои перемещения, я на цыпочках подкрался к двери.
Дверь открылась. Я приготовился заехать Улугбеку в челюсть, но вместо него в комнату вбежал Борька. И сразу принял боевую стойку напротив меня. Буриданов слон, вооружённый двустволкой, зашёл следом. Морда у него была предовольной.
— Вижу, ты настоящий артист! Какой спектакль сыграл, а? Прямо Сергей Безруков!
— Если не свалим отсюда, скоро все будем Безруковы и, Безноговы, — мрачно объявил я. — Двадцать кило динамита в подвале — не детская петарда.
— Ну всё, всё, — Улугбек поморщился. — Ты шутил, я смеялся, очень хорошо было. Только настоящий артист должен меру знать. Иди, присядь пока. — Он коротко взмахнул ружьём. — Борька, пропусти.
Секач посторонился. Прикрывая срам руками, я дошёл до подоконника, прихватил журнальчик, отряхнул от пыли и уселся на кушетку, положив журнал на чресла. На об-ложке два немолодых упитанных дядечки в тюбетейках рассматривали подстреленного оленя. Охотники удивительно походили на братцев-тюремщиков. Чего быть, конечно же, не могло — возраст журнального номера перевалил за тридцатник.
Улугбек почесал Борьку между ушами, а когда тот, разомлев от хозяйской ласки, свалился с копыт, уселся на него как на походный стульчик. Кабан даже не хрюкнул. Вот бы кому в цирке-то выступать!
— Понимаешь, артист, ты немножечко ошибся, когда меня взрывчаткой пугать начал. Ты не знаешь, я знаю — не может быть здесь взрывчатки. Здесь и тебя-то не должно быть. Сюда вообще могут попасть только те, кого я или Искандер проведём. Ты же видел, какой берег чистый? Уже много годов здесь люди не появлялись. Только женщины, которых брат с завязанными глазами привозит. Догадываешься, почему?
— Где уж мне. Мы, артисты, народишко туповатый.
— Хватит комедию ломать, Паша. Сулейман-ага нам давно рассказал, кто ты такой.
Я зашипел. Всё-таки без шефа не обошлось. Эх, Жерарчик, опять ты оказался прав.
— Только он совсем не ждал, что его любимый комбинатор начнёт носиться, как архар, и везде свою башку совать, — продолжал Улугбек, безотчетно раскачивая стоящее между разведёнными коленями ружьё. — Вот подумай, тебе девочку зачем подарили? Что-бы ты её бросил после первого же свидания?