Гонец московский
Шрифт:
– Вы хорошо ездите верхом, мэтр? – невинно поинтересовался де Виллье, щелкнув по носу крокодила, который от этого закачался на цепочках.
– За городской стеной не свалюсь! – отрывисто ответил ученый, но потом все же признал: – Коня бы мне желательно поспокойнее…
– Для начала могу предложить вам круп своего, а там будет видно.
Через некоторое время по улицам Меца прорысили два всадника, сидящие на одном коне, подобно братьям, изображенным на гербе Ордена бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона.
У ворот их ждал подпрыгивающий от нетерпения брат Франсуа и сержанты, скучающие у караулки, где за подпертой бревнышком дверью уже не ругались, а сипели сорванными
– В путь, братья! – воскликнул Жерар, после того как приказал одному из сержантов пересесть на вьючную лошадь, уступив алхимику коренастого гнедого коня. И добавил вполголоса: – На Шварцвальд… Пусть черти жарят меня в аду на самой большой сковородке, если я не добуду, что пожелал.
Вскоре крепостная стена Меца скрылась в темноте.
Обшарившие от погреба до чердака «Корону Лотарингии» стражники магистрата долго недоумевали – куда же делись еретики-тамплиеры? – пока не нашли запертую караулку.
Глава двенадцатая
Грудень 6815 года от Сотворения мира
Смоленская дорога, Русь
С началом зимы погода установилась морозная, но ясная. Снегу выпало достаточно, чтобы санный путь сделался удобным и легким.
Ослепительно искрились снежинки на еловых лапах. Россыпью драгоценных камней играла запорошенная обочина. Тени деревьев, падающие поперек дороги, казались густо-синими. Их хотелось переступать не только людям, но и коням, которые артачились и взбрыкивали, – обещавшее стать долгим и утомительным путешествие только начиналось, и сил хватало у всех.
Никита потихоньку привыкал к верховой езде. Ноги и руки уже работали, казалось, сами по себе: когда придержать, когда стукнуть каблуком, когда похлопать мышастого по шее в знак благодарности. Парню уже не приходилось сосредотачивать все силы, чтобы удержаться в седле и заставить коня идти куда нужно. Помогали и уроки Улан-мэргена, который, если и потешался в душе над неумелым спутником, то тщательно это скрывал.
Жоффрей де Тиссэ настоял, чтобы ехать не отдельным маленьким отрядом, а вместе с купеческим обозом. Поэтому пришлось задержаться в Москве, ожидая затоварившихся на осеннем торгу смолян. Мужики скупали звонкие горшки да мягкую рухлядь – соболей, белок и куниц. Лишь один нагрузил в сани пяток пудов кричного железа. На все подначки товарищей – мол, лошадей заморишь – он гордо отвечал: княжеский заказ! А как-то на привале принялся объяснять Никите, приняв его, не иначе, за важного боярина, спешащего с тайным поручением, что московским и смоленским князьям надо бы друг дружки держаться, помогать кто чем сможет – ведь положеньице у них не ахти какое. Татары давят, литвины жмут, Михаил Тверской, недавно получивший великое княжение во Владимире, недобро приценивается – что бы еще отхватить по-легкому… А они вместо того между собой грызутся, как соседи, что межу провести между наделами не могут никак. Вот и Можайский удел хитростью отобрали у Смоленска. Александр Глебович, князь Смоленский, остался сильно недоволен… Он бы и войной на Москву пошел, да боязно – с запада Витень подступает, хоть напрямую и не грозит, а сила у него достаточная собрана, чтобы Смоленск осадить и князя Александра стола лишить. Одна радость, что великому князю литовскому не до славянских соседей. Он все больше с Тевтонским орденом бодается.
Никита слушал, кивал и мотал на ус.
Слушал рассказы купцов о неспокойствии внутри Смоленского княжества и на границах его. О князе, который силой добился княжения, изгнав своего
Купец Гладила так ярко рассказывал о сражении, так живописал лязг железа и свист стрел, ржание коней и крики пешцов, что Никита заподозрил: не иначе, словоохотливый рассказчик и сам в той битве участвовал. Угадать бы, на чьей стороне, чтобы не обидеть невольным словом…
Лександра Глебович и Андрей Афанасьевич сошлись в поединке. Такое еще случается иногда – предводители дружин не только на пригорках стоят и боем управляют, но и сами в сечу кидаются. Только все реже и реже. Прошли те времена, когда князь впереди дружины в бой скакал, как Александр Невский, который острым копьем возложил печать на чело свейского воеводы Биргера.
Но тут уж нашла коса на камень. Смоленский князь – горяч был не в меру, да и по прошествии лет таким же и остался. А вяземский все на эту схватку поставил: понимал – его дружина в открытом бою долго не выстоит, слишком уж велико превосходство смолян.
Рубились князья знатно. Гладила аж подпрыгивал, когда рассказывал, убедив еще больше Никиту, что беседует он с бывшим ратником. Андрей Афанасьевич Лександру Глебовича по шлему шестопером оглоушил так, что кровь из носа у смолянина потекла. А тот его мечом достал: щит вдребезги разбил и руку левую покалечил.
Неизвестно, чем бы закончилось противостояние смолян и вяземцев, но тут осажденные дорогобужане на вылазку пошли. Так и получилось, что за один день дружинникам Лександры дважды в спину ударяли. Княжич, Брячислав Лександрович, в том бою пал, сдерживая натиск дорогобужан, пока пешая рать смоленская щиты разворачивала, на две стороны строй строила.
Поскольку князь Лександра, из поединка вышедши, только головой тряс да пузыри кровавые из носа пускал, воевода Роман Юрьевич на себя командование принял и приказал отступать. Огрызаясь стрелами, отбиваясь копьями, отошло смоленское войско от Дорогобужа. Преследовать их удельные князья не решились – мало ли какую засаду воевода Роман замыслил. Он хоть и молод годами в те времена был, а на всякую хитрость ох как горазд!
С той поры ослабело Смоленское княжество. Можайск и вовсе через два года под руку Москвы отошел. А Вязьма с Дорогобужем туда же просятся. Хоть не сказал еще Юрий Данилович, старший из московских князей, своего окончательного слова, но ведь и так понятно, чем дело закончится… А с запада Литва скалится, уши прижимает, вцепиться зубами норовит.
– Эх! – Гладила в сердцах махнул рукой, стегнул пегую лошадку, запряженную справа. По его мнению, она постоянно ленилась, перекладывая на серую всю тяжесть саней. – Что вам, москвичам, объяснять? Все равно не поймете! Сытый голодного не разумеет!