Гонители
Шрифт:
Мать долго, словно наседка в гнездо, усаживалась на свое место. Шах видел ее щеку с желтоватой морщинистой кожей, маленькую бородавку с двумя седыми волосками, тонкие, бескровные губы. «Аллах всемилостивый, ну что тебе не сидится с внуками и внучками?!»
Она повернула голову к нему. Черные, совсем не старые глаза смотрели на него с упреком: «Жаловался, сын свиньи!»
– Ты так редко посещаешь свою бедную мать…
– Заботы о благе государства похищают время отдыха.
– Мое сердце полно сочувствия, – прикоснулась пальцами к плоской груди. – Люди вокруг тебя суетны, они – дай волю – не оставят времени и для молитвы. Иные плешивцы
Она говорила не снижая голоса, и ее слышали все. Везир побледнел, опустил голову. Шах разыскал глазами векиля. Тот проворно задвинулся за спину шейха Меджд ад-Дин Багдади. Взгляды шаха и шейха встретились. Меджд ад-Дин не отвернулся, только чуть повел головой на тонкой жилистой шее.
«Ну, дождешься ты у меня, благочестивый!» Шейх был высок и строен, выглядел моложе своих лет, и это тоже раздражало шаха.
Шах обдумывал, что сказать матери, как вырвать из ее рук векиля и бросить под топор палача, когда в приемную быстро вошел хаджиб [37] Тимур-Мелик. Баранья туркменская шапка была сбита на затылок, на поясе висела кривая сабля.
37
Хаджиб – воинский начальник.
– Величайший, самаркандцы возмутились!
Мухаммед почти обрадовался этой вести. Скорее на коня, на волю, подальше от этого дворца, заполненного благовониями. Но, храня достоинство, он помедлил, спросил:
– Что там произошло?
– Сначала возмутились жители худых улиц, бродяги и бездельники, к ним пристали ремесленники, потом и люди почитаемые.
– А что делает султан Осман?
– Он сел на коня и сам повел этот сброд. Они поубивали всех наших воинов, разграбили купцов. Они пели и плясали от радости, провозглашали славу султану Осману.
Шах поднялся.
– Я развалю этот город до его основ и кровью непокорных полью развалины. От гнева моего содрогнется земля. Велика моя милость – вы это знаете. А силу гнева еще предстоит узнать! – Он пошел мимо эмиров, гордо подняв голову. Пусть подумают над его словами все…
По каменным плитам дворцовых переходов гулко застучали его кованые каблуки.
Самарканд… Город старинных дворцов и мечетей с копьями минаретов, горделиво поднятыми к небу; город древних, чтимых во всем мусульманском мире гробниц потомков пророка и мужей, стяжавших славу святостью и ученостью; город, где каждый дом увит виноградными лозами, где воздух напоен запахом роз и жасмина; город, пронизанный голубыми жилами арыков, по которым струится живительная вода Золотой реки – Зеравшана; город, где делают несравненные по красоте серебряные ткани симгун и златотканую парчу, лучшую в мире бумагу, где умеют чеканить медь и ковать железо; город, куда сходятся караванные дороги четырех сторон света… Этот город отверг владычество могущественного повелителя и потому должен быть уничтожен.
С вершины кургана шах смотрел на густую зелень садов, скрывающую дома, на сверкающие минареты и хмурился. Ему было жаль этот город и хотелось ужаснуть всех непокорных. Не только тут…
Древние стены города осели, башни покосились, зубцы выщербил ветер времени. Самаркандцы слишком много заботились о торговле и ремеслах, наживали богатства и слишком мало думали о своей безопасности, полагаясь на защиту неверных
Рядом сидели на конях эмиры и хаджибы шаха, тихо переговаривались, ждали его слова.
– Передайте воинам: дарю им город на пять дней…
Голоса одобрения, радости были ему ответом. Но шах насупился еще больше. Неукротима жадность его эмиров. Чтобы снять яблоко, готовы, не раздумывая, срубить яблоню… Один везир не радовался, он смотрел на эмиров с осуждением, тихо проговорил:
– Величайший, город будет лучшим украшением твоих владений, жемчужиной в золотой оправе. Не очищай ее песком гнева – угасишь блеск.
Как ни тихо говорил ал-Хереви, его услышали. Напряженная тишина установилась за спиной шаха. И эта тишина лишила его возможности попятиться, отступить от своих слов.
– Самаркандцы получат то, чего они добивались!
Везир вздохнул, пробормотал:
– Величайший, в городе много купцов из других стран…
Настойчивость везира вызывала досаду.
– Ну и что?
– Если мы их разорим и разграбим, караванные дороги зарастут травой и дождь благоденствия прольется мимо твоей сокровищницы.
Шах угрюмо задумался. Правитель, грабящий купцов, уподобляется разбойнику, только грабит он – прав везир, – самого себя.
– Ладно… Пришлых купцов повелеваю не убивать и не разорять.
Эмиры и хаджибы открыто зароптали, и он повернулся к ним, зло спросил:
– Кому мало того, что даю?
Все промолчали. Шах тронул коня. Он удалился в загородный дворец султана, поставив во главе войска Джалал ад-Дина. Слишком велика была бы честь для Османа, если бы он сам повел воинов на приступ.
Как он и ожидал, самаркандцы недолго удерживали город. Сам мятежный султан сдался в начале приступа, обезглавленное войско скатилось со стен…
Шах сидел в саду возле круглого водоема, когда перед ним явился Осман. Меч в золотых ножнах висел на шее, обнаженная голова, выбритая до синевы, бледное лицо с короткой, будто нарисованной углем бородкой были выпачканы пеплом. Он стал перед шахом на колени, положил к ногам меч.
– Перед тобой, опора веры, тень бога на земле, величайший владыка вселенной, покорно склоняю голову. Вот меч – отруби ее. Вот саван, выхватил из-за пазухи кусок ткани, бросил на меч, – укрой мое тело.
Осман поднял голову, ловя взгляд шаха. По его грязным щекам ползли слезы.
– Ты о чем думал, сын собаки?
– Злые люди ввергли меня в бездну заблуждений и повели по дороге непослушания. Но я раскаиваюсь и прошу: смилуйся! Пусть буду проклят, если замыслю худое!
Осман, как взбунтовавшийся правитель, заслужил казни, но как муж его дочери – снисхождения. Шах послал разыскать Хан-Султан.
– Твоя жизнь в ее руках.
Дочь, увидев мужа, вспыхнула, в больших глазах взметнулась ненависть, стиснув зубы, она пнула его в бок.
– Дождался, истязатель! – Голос сорвался на визг. – Кровопийца!
Иблис! [38]
– Прости меня, Хан-Султан! – Осман попытался поймать ее ногу. – Рабом твоим буду.
Она кричала, неистово колотила его кулаком по синей голове, пинала ногами в лицо. Джалал ад-Дин отодвинул ее, сердито сказал:
– Стыдись!
38
Иблис – дух зла, дьявол.