Good Again

titania522

***

Это был уже не океан, хотя небо все так же переливалось захватывающим многоцветием, всеми оттенками и полутонами, напоминавшим ожившую в красках музыку. Под ним простиралось поле, и ветер, который его овевал, был так же нежен, как мое имя, слетевшие в этот вечер с губ Пита. После того, как мы весь день провели, плескаясь в озере, а за ужином, возможно, слегка перебрали шампанского.

Поле походило на нашу Луговину, на которой в высокой траве тут и там золотились одуванчики. От счастья у меня стеснило сердце — и так, как будто сама мысль о нем оживляла, передо мной явился

Финник, продираясь сквозь высокую траву и держа в руке букет белых, пушистых одуванчиков.

— Когда я был маленький, — начал он, как будто мы лишь ненадолго прервали нашу с ним беседу, — мама говорила мне, что стоит загадать желание и подуть на белый одуванчик, желание сбудется. Но нужно дуть как следует, чтобы все до одной пушинки улетели. И я каждый вечер торчал с братьями и сестрами на поле и дул, дул, пока сам не поверил, что все мои желания сбудутся, — сказав это, он мне подмигнул. И я в красках вообразила себе маленького медноволосого мальчика, который бежит вдоль полосы прибоя, наполняя воздух пушистыми крошечными зонтиками, а стебельки одуванчиков трепещут на морском ветру.

— Не знала, что у тебя были братья и сестры, — ответила я, и ощутила укол вины за то, что не удосужилась в свое время побольше узнать о его прежней жизни. А еще, что так и не проведала его малыша и не утешила его вдову — женщину, которую он так любил.

Будто прочитав мои мысли, Финник улыбнулся:

— Энни будет рада тебя видеть, когда бы ты к ней не собралась поехать. Все они будут тебе рады. Даже Джоанна, — и он зашелся от смеха.
– Да и ты готова теперь в конце концов. Поэтому мы о очутились на этом лугу.

Мне было понятно. О чем это он толкует, и сердце стеснило от страха, восторженного предвкушения и тени скорбного уныния, которое до конца никогда, увы, меня не покинет.

— Но ты ведь не уходишь, правда? — спросила я, вдруг испугавшись.

Зеленые глаза Финника сверкнули нездешним светом.

— Неужто ты так ничему и не научилась? Ты никогда не отпускаешь тех, кого любишь. Они следуют за тобой повсюду, каждый день твоей жизни. — он начал растворяться в воздухе, и на этот раз я ему поверила. Он был со мной. Он всегда являлся мне, когда был мне нужен.

Его почти прозрачное тело переливалось, рельефные загорелые мышцы таяли, преображаясь во что-то иное, волосы становились светлее, пропорции тела менялись, истончались, пока та, что пришла на его место, не предстала передо мной во плоти. Я уже не надеялась испытать это в своей жизни: облегчение, и надежду, идущую в разрез с реальностью, отрицающую эту реальность напрочь. Но именно она затопила мое сердце. Когда я снова увидела ее, то испытала не муки агонии, как при нашей последней встрече, а только лишь теплые волны любви. Не в силах сдвинуться с места, я упала на колени, ощутив слабость в ногах — такой беспредельной была моя радость.

— Прим, — выдавила я, задыхаясь, и теплый ветер принялся высушивать слезы на моем лице. — Прим, — повторила я, простирая к ней отяжелевшие руки, и вот она уже была рядом, целая и невредимая, и я всхлипывала на ее хрупком девчачьем плече. — Прим! — вопила я, сжимая ее в объятьях, рискуя раздавать, но не в силах противиться желанию прижать ее

к себе и не отпускать целую вечность.

— Тссс… Китнисс… — прошептала она, поглаживая мне спину, и я совсем потеряла голову от счастья. В жизни есть потери, которые не избыть ни целым океаном слез, ни бурными всплесками горя, ни даже постепенным самоуничтожением, и потерять ее было для меня равносильно собственной смерти. Мое бесконечное горе простиралось передо мной, когда я сжала ее в объятьях. В этом фантастическом месте, где все было возможно, мне дали целую вечность на то, чтобы излить свое горе в слезах, пока я от них не обессилела и не могла больше плакать, хоть и не потому, что уже не страдала.

Мы с ней уселись на траву, моя голова лежала у нее на плече, и она тихонько напевала мне на ухо. Когда я ощутила, что готова, она повернулась ко мне и заговорила:

— Тебе полегче? — спросила она, и на ее розовых губах мелькнула легкая улыбка.

— Пока ты здесь, — ответила я честно.

Она рассмеялась.

– Ну, так дело не пойдет. Так вы поджарили все-таки хлеб? — она захихикала, и я не удержалась от того, чтобы рассмеяться вместе с ней.

– Ага, — я вздохнула, испытывая глубокую печаль оттого, что сестра не смогла быть со мной в день моей свадьбы.

— Ты и впрямь туго соображаешь! Я там была! Мы все там были. Однажды я говорила тебе, что все время буду с тобой. Я не лгала, — сказала она, распуская свою светлую косу и вновь ее заплетая.

— Ты настоящая? — спросила я удивленно.

— Вы уже обсуждали это с Финником. Это не важно! А теперь я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, — завязав косу, она повернулась ко мне и пристально на меня посмотрела.

– Все, что тебе угодно, — сказала я, не в силах сдержаться и не коснуться еще раз ее руки, волос. Мне так хотелось получше все это запомнить, на будущее, когда придет момент, в который я буду особенно остро по ней тосковать — до полуобморока.

— Прежде всего, ты должна простить маму. Она не со всем способна справиться, ты знаешь, как и ты, как я. Но она еще очень многое может дать тебе, а ты - ей. Просто прими это. Ведь она все еще твоя мама. Однажды у тебя самой появятся дети, и ты поймешь, что это значит.

– Нет, не появятся, — ответила я тихо, не желая спорить, но и не спеша с ней соглашаться.

— В любом случае… — проговорила она терпеливо. — Сейчас не время для подобного разговора, — она помотала головой и продолжала. — Во-вторых, пожалуйста, съезди к Энни и Джоанне. Вы нужны друг дружке. Особенно это важно из-за Пита. Они пережили вместе многое, и только они могут его понять. Сделай это — ты не пожалеешь.

Я вновь кивнула. Это сделать было легче всего.

– Ну, и главное… Прости себя.

Я опешила… настолько я не ожидала от нее подобных слов, и я затрепетала от необычности подобной просьбы.

— Я… не могу… — у меня перехватило дыхание.

— Прости себя! — повторила она с жаром. — Многие приложили к этому руку, не ты одна. Ты ничего не могла больше поделать. Прости себя, ради себя самой, ради своего мужа, ради меня. Ты хочешь, чтобы я не уходила, но чувство вины не лучший способ привязывать кого-то к себе!