Good Again

titania522

Когда мы дошли до места, где была пекарня, все вокруг было в движении. Вокруг все бурно застраивалось, и на соседнем участке вовсю работала бетономешалка. Повсюду были разложены горы стройматериалов, из земли на месте фундаментов торчала арматура, которую и собирались заливать бетоном. Но на месте пекарни пока не было ничего, ни здания ни даже кусочка дерева, которое бы свидетельствовало о том, что прежде здесь жили люди — бомбардировка все стерла в прах и пыль. Как будто прочитав мои мысли, Пит присел на корточки и растер в пальцах комок грязи.

— Они все здесь. Каждый из них. Я видел записи. Никто не выбрался. Ни мама, ни

отец, ни Рай, ни Баррик. Планолеты первым делом ударили по торговым кварталам, по тем, кто жил получше и всегда с ними сотрудничал. Они хотели так всем показать, что никто не может быть в безопасности. На Шлак им было даже больше наплевать — они-то думали, что, если кто и выберется, все равно все перемрут с голоду в лесу. Только они не учли, что с ними окажется Гейл, и что Тринадцатый их всех отыщет, — голос Пита звучал так уныло, монотонно, что я даже перестала дышать. — Они заставляли меня смотреть, как ты приказываешь их всех убить, снова и снова, раз за разом, — он посмотрел мне прямо в глаза, и кровь застыла у меня в жилах. — И я был так уверен, что все так оно и было, когда увидел тебя в Тринадцатом, что мог растерзать тебя на части. И чуть было тебя и правда не убил, — он помолчал. — Как ты вообще меня выносишь? — чуть слышно прошептал он.

– Нет, Пит, не говори так. Даже думать так не смей. Это за тебя говорит Капитолий, а не ты сам. Я знаю, — говоря это, я взяла его лицо обеими руками. — Они тебя пытали и набили тебе голову всей этой ложью. Как я могла считать, что ты сам в этом виноват?

Он свесил голову на грудь и тяжело задышал.

— Я не могу открыть пекарню, не сказав им последнее «прости». Я и так слишком долго с этим тянул.

— Ты не был готов, — я смотрела ему прямо в глаза, чтобы он не пропустил ни слова.

Он кивнул и снова понуро опустил голову.

Я не очень-то умела говорить нежности и утешать, но слова сами собой слетели с моих губ.

– О, милый, не надо так, — я крепко его обняла, игнорируя нескромные взгляды рабочих с соседней стройки. — Ты восстановишь пекарню. Начнешь новую жизнь, может, даже лучше прежней. Ты самый замечательный человек на свете из всех, кого я знаю. Они бы тобой гордились и не хотели бы, чтобы ты истязал себя от чувства вины, — я поцеловала его, не заботясь о том, смотрит ли кто-нибудь на нас. — Они все равно остаются с нами, так или иначе, в том, что мы делаем, что выбираем, — он все еще смотрел в пространство, силясь что-то там разглядеть. — Пожалуйста, пойдем домой.

Он кивнул с потерянным видом, плечи его безнадежно поникли. Почему он решил пройти через это? Все оттого, что Пит был не такой, как я, он не убегал и не прятался. Он никогда бы не стал скрываться по закоулкам и шкафам, как я. Предпочитал столкнуться с грубой реальностью лоб в лоб. Порой ему нужно было время, ведь и он был не железный. Но он не стремился сбежать от самого страшного, ни от одной крупицы боли. Он принимал ее, зная, что только так он ее сможет одолеть и оказаться по ту сторону. Я ошибалась. Он был достаточно силен. Он не боялся, что, оказавшись здесь, развалится на части, потому что знал — он сможет это вынести. И хоть шагнуть в пропасть гораздо легче, чем из нее выбраться, он может удержаться на краю. Это в его власти. Поэтому то, что отнял у него охмор, все равно потом к нему вернулось, чтобы он снова стал самим собой. Его притяжение, внутренняя сила, столь мощное, что это было неизбежно.

Мы шли домой,

погруженные каждый в свои мрачные мысли. Мне бы хотелось, чтобы он радовался. Ведь мы предприняли конкретные шаги для возрождения пекарни. Панем теперь живет по гуманным законам. И я смогла сдержать свой гнев, хотя еще месяца три назад мне это было не под силу. А мэр, встречаясь с нами, думает не о том, кого я убила и что сошла с ума, а лишь о том, что его сыну не нужно теперь жить под гнетом грядущей Жатвы, что его жизнь не будет теперь биться в лапах вечного страха. Мы выжили. Что же сместилось в земной гравитации, что я теперь стала оптимисткой, в то время, как Пит рыскает впотьмах?

Я видела, что он снова ускользает. У него не было приступов уже больше месяца, И вот он вновь мог вдруг меня покинуть. И я постаралась поскорее отвести его домой, пока его не стали бить судороги. Вопрос об обеде уже даже не стоял. Я поспешила его раздеть и снять его протез, прежде чем уложить его в кровать, а он пытался притормозить приступ, кусая себя за руку, но зрачки все равно быстро расширялись, и в них была видна крутая тропка, что уведет его вскоре в дикий лес его навязчивых и извращенных видений.

— Не надо, — я сунула ему в руки подушку. — Неправда, Пит. Это все неправда.

— Откуда ты можешь знать. Тебя там не было, — ответил он мне не своим голосом.

– Нет, там меня не было, но ведь сейчас я здесь и говорю тебе: то, что ты видишь — неправда.

Он помотал головой, и из его груди раздались душераздирающие, животные звуки, от которых мне стало невыносимо жутко.

— Все горит, — стонал он, вцепившись в голову руками, с силой дергая себя за волосы.

Я забралась позади него в кровать и постаралась усмирить эти властные руки.

— Так все и было, Пит, но теперь огонь уже давно погас. Все в прошлом. Все неправда, — я стала покрывать поцелуями его лицо, плечи, все, до чего могла дотянуться.

Он плакал, рвался, всхлипывал так горько, что я и сама начала плакать. Он повернулся в моих объятиях и вцепился в меня, одежда, которую я не успела с него снять, уже промокла от слез. Он вновь и вновь повторял их имена, его блуждающие руки до боли сжимали меня, ногти врезались мне в спину, в ткань моего платья и глубже, в кожу. Приступу так и не удалось захватить его до конца, он был лишь одной ногой на территории безумия, за ясными границами реальности. Но я терпела все это, ведь я нужна была ему в качестве надежной поддержки, стойкой и сильной. Лишь так он мог отыскать путь назад, ко мне.

Дрожа всем телом, он не пытался сдержать своих слез, они так и катились по его лицу.

— Спой мне, Китнисс, пожалуйста, — умолял он меня.

Он не забыл.

Я судорожной думала, что же ему спеть. И вдруг эта песня неожиданно пришла мне на ум — такая старая, не похожая на все песни, что мы обычно пели. Ее как-то отец пел матери, когда она была расстроена после их ссоры — о чем они спорили, я уже и припомнить не могла, так это было давно. Могли ли они чувствовать. Как скоро, слишком скоро всему этому придет конец? Я вспоминала печальные переливы отцовского голоса, умоляющие нотки в нем. Песня была не обо мне. Она была о любви по принуждению, но я запомнила ее раз и навсегда, сама того не зная, и вот теперь снова выпустила в мир. Еще один мне подарок от отца. Мой голос немного хрипел, ведь я давно не пела, но я все равно не могла отказать Питу, что бы тот ни попросил.