Good Again
Шрифт:
И я прошептала, будто про себя:
— Я носила эту жемчужину в кармане все время с тех пор, как взорвалась Арена. Даже взяла ее на штурм Капитолия. И когда взяла ключ от твоих наручников, то положила их с ней в один карман. Я помню, потому что они терлись друг о друга, пока я шла. Когда тебя захватил Капитолий, я себе выдумала, что это твоя жизнь, и пока она со мной, ты тоже будешь в безопасности. Но я ведь не смогла тебя сберечь… Это ты всегда держал свое слово. Ты сам вернулся ко мне, — я замолчала, теребя бахрому на покрывале.
Пит, казалось, был так потрясен моим признанием, что лишился дара речь. Мы долго вместе смотрели на
— Ты в самом деле ждала меня, правда? — я только кивнула, непрошеные слезы покатились по вискам, на мои волосы, — Я был не так уж и неправ, — сказал он мне куда-то в шею.
— Ох, Пит, если бы кто меня спросил тогда, что же я творю, я бы и не знала, то ответить. Хотела отмщения? Пыталась выполнить соглашение Сойки-Пересмешницы? Но если ты спросишь меня теперь, то если оглянуться назад, то с самой первой нашей встречи я постоянно искала тебя или ждала.
— Даже когда думала, что я скорешился с профи? — спросил он, целуя меня в плечо.
Сквозь слезы я улыбнулась.
— Ну, наверно, тогда нет, — и всхлипнула, — Прости меня за Гейла, — прошептала я. Пит поднял на меня глаза.
— Нет, я больше не желаю это обсуждать. Я был такой дурак, Китнисс. Так много не знал. Хеймитч рассказал мне что с тобой творилось, когда меня лечили в Тринадцатом. Это я должен перед тобой извиняться за то, что был таким ослом. Давай забудем обо всем этом, чтобы это больше между нами не стояло, ладно? — умолял он.
Я вновь кивнула, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Он же улыбнулся в ответ на этот жест и вновь меня поцеловал, и за поцелуем скрывалось еще одно смелое обещание. Вскоре он застонал и отпрянул, уже тяжело дыша.
— Я так долго тебя любил, что это стало такой же частью меня, как мое имя, — он снова с жаром прилип к моим губам, и я почувствовала, как мое тело ему отвечает. Мне снова хотелось, чтобы он оказался во мне, я была жадной, ведь мы так долго были с ним разлучены — и содержимое коробки снова мне об этом напомнило. Но, запечатлев на моих губах еще один долгий поцелуй, заставил меня встать с кровати.
— Пойдем, тебе нужно что-нибудь поесть, — сказал он, собираясь вставая и сам, тряхнув взлохмаченными светлыми кудрями и явно собираясь отпустить еще пару острот в мой адрес.
— Нет, — я снова притянула его к себе, состроив недовольную гримасу.
— Что значит «нет»? Ты что, не голодна? — Рассмеялся он.
— Нет, — ответила я.
— Ну, и чего ты тогда хочешь? — принялся он меня дразнить, прекрасно зная на самом деле что к чему.
Я ухмыльнулась, и взялась обеими руками за то, что не стала бы называть вслух — он был уже наполовину готов, и от моего захвата стал набухать еще быстрее.
Он схватил ртом воздух и весь напрягся.
— А ты ненасытная, знаешь ли, — затряс он головой, все еще улыбаясь.
— Я полагаю, это может сойти за терапию. Доктор Аврелий бы одобрил, — я начала поглаживать его, твердо, но, надеюсь, не слишком жестко.
Он весь напрягся, явно сбившись с мысли.
— Думаешь? Ладно, но я сделаю это только в целях поддержания твоего душевного здоровья, — и он поцеловал меня совсем иначе, глубоким, берущим за душу поцелуем. И пока я его ласкала, этот
***
Вряд ли ненасытной можно было назвать только меня. Питу, как вскоре выяснилось, это определение тоже более чем подходило. Может, дело было в том, что нам было по восемнадцать, что мы сгорали от любви и располагали огромным количеством свободного времени, но факт, что несколько недель к ряду ночные кошмары не посещали нас вообще. А я уже и позабыла, как это бывает — когда закрываешь глаза, не ожидая увидеть во сне душераздирающих ужасов. Из дома мы выходили лишь по необходимости: чтобы возделать сад, накормить Хеймитча, добыть в лесу мяса, забрать посылку со станции. Мы все еще спали гораздо меньше, чем все нормальные люди. Но мы теперь не избегали, бодрствуя, встречи с призраками и переродками. Меня даже смущало то, с какой охотой я предавалась всем радостям физической любви. Впервые в жизни я начала осознавать, что значит быть молодой и безрассудной.
Но я все равно знала, что настанет время, когда горячка нашего безумия уляжется, и мне придется вновь столкнуться с моими прежними кошмарами. Все это было лишь отсрочкой, и я была счастлива принять её как бесценный дар, которым она на самом деле и была. Доктор Аврелий говорил со мной о благодарности, о том, как важно повернуть ход мыслей в новое русло, подумать о том, за что я могу быть признательна жизни, чтобы не зацикливаться только на потерях. Я была благодарна за то, что было у нас с Питом, и я всецело растворилась в этом.
Дело было не в моем обычном эгоизме. Может я и, как говорят эти мозгоправы-доктора «приземленная, чуждая трансцендентного*», но этот конкретный, физический способ демонстрировать свою привязанность мне идеально подходил. Я никогда не была склонна к сантиментам, скорее — к действиям, и эти действия имели очевидный результат. Пит даже внешне становился счастливее, даже сиял, хотя в моих глазах он и до этого сиял как солнце. А оттого, что я была тому причиной, он становился мне еще дороже. Когда он был таким, я переставала наконец себя ненавидеть, и это, в свою очередь, позволяло мне выражать свою любовь еще более спонтанно и открыто. Насколько я видела, мне это хорошо давалось, и это здорово повысило мою самооценку. Хеймитч когда-то говорил, что, проживи я хоть тысячу жизней, я все равно не заслужу такого парня, как Пит. Может, так оно и было, но я чувствовала, что хотя бы отчасти искупаю свою вину, любя его как следует.
Это было так хорошо. Невероятно хорошо. Когда лето стало клониться к концу, я снова отвела его на озеро. Теперь это озеро тоже было нашим, как были нашими и дом, и сад, и планы на будущее, которые мы стали постепенно строить.
На озере же я взялась учить его плавать, заранее тоскуя о том времени, когда лед спрячет от нас эту водную гладь до будущего года. Я помогла снять Питу сапоги, мы оба разделись до нижнего белья, и я помогла ему пробраться через полоску илистого дна у берега. Держа его за талию, я обучала его сперва просто лежать на воде, что теперь было не так-то легко сделать без пробкового пояса, но делать это было в тысячу раз приятнее, ведь теперь на нас не пялилось бесчисленное множество посторонних глаз, как это было на Играх, когда я предприняла первые попытки его учить. И когда я шептала что-то ему на ухо, я говорила уже не о побеге и союзниках, но лишь о том, как хорошо у него уже выходит, и что в итоге все у него получится.