Good Again
Шрифт:
Вслед за такими мыслями в душе пробудилось чувство вины. Воспоминания о Прим прогнали ощущение комфорта, которое дарило прикосновение теплых струй. Она должна была бы жить. Она могла бы стать врачом, выйти замуж, родить детей. Но стала только пеплом, который ветер разметал на все четыре стороны. Стоило мне об этом подумать, и меня пронзила утроенная боль. Как я вообще смею думать о своей гладкой коже и нежном жидком мыле?
Яростно закрутив воду, я начала жестко вытираться. Впрочем, сделать это именно жестко было задачей не из легких, учитывая, насколько мягкими были большие полотенца, которые Капитолий развесил в моем доме. Меня подкосили тяжкие мысли, и моя полнейшая немощь под натиском ужасной горечи. Снова ощутив, что соскальзываю в темноту, я попыталась этому сопротивляться. Войдя в мою позолоченную роскошную спальню, я уселась в мягчайшее кресло. Аккуратно расчесала спутавшиеся волосы, которые
Потом я отправилась к своему огромному гардеробу и распахнула его дверцы. Забавно, но все, что я на самом деле носила каждый день, легко уместилось бы в крошечную тумбочку, если бы я решила все туда сложить. А вся остальная моя одежда была прислана мне из Капитолия, и обычно я попросту ее игнорировала. Ведь она заставляла меня думать о Цинне и о дружбе, которая нас с ним связывала, о том, как его руки легко, но уверенно обращались с каждым куском материи, за который брались, превращая нечто неживое в произведение искусства. Я думала о том, как его вера в меня и его видение превратили мои недостатки в мои сильные стороны, подарили мне уверенность в себе. Стоило мне подумать о том, как много он для меня значил, и мои мысли тут же перескакивали на то, как его до смерти избили у меня на глазах, а я ничего не могла поделать. Я упорно отгоняла от себя эти видения, раздвигая множество вешалок с гламурной одеждой, чтобы добраться до более простых платьев, которые, к счастью, Эффи тоже догадалась включить в состав моего предполагаемого приданого.
Эффи.
Весь сонм людей, которых я любила, но которых больше не увижу, стал мелькать передо моим мысленным взором, повергая меня в ужас, как в детстве, когда я думала о злобных призраках из старых сказок. Я замерла и накрыла голову руками, заорав:
— Хватит! Не надо!
И я постаралась как можно медленнее и глубже вдыхать и выдыхать. Мне нельзя было этого допустить. Нельзя было впустить в себя все тот же ужас, позволить, чтобы зияющая дыра, которую оставило в душе исчезновение дорогих мне людей, засосала в себя светлые о них воспоминания. Мне надо прекратить всякий раз впадать в прострацию из-за таких воспоминаний, иначе это продлится до моего смертного часа. Который вскоре может наступить, позволь я своей депрессии воплотить в жизнь мои ужасные предчувствия. Я должна найти способ предаваться воспоминаниям без того, чтобы сотни острых ножей при этом вонзались в меня, лишая способности двигаться и даже желания жить дальше.
Придя к такому заключению, я полностью отдалась процессу выбора одежды. Для охотничьей куртки и брюк было слишком жарко. Мне хотелось надеть платье, но лишь такое, какое носили в моем родном Дистрикте. Чтобы оно было удобным и напоминало бы мне о том, кем я была. После недолгих поисков мне удалось найти подходящее платье — желтое, с узором из бабочек, сидящих на нежных белых цветах. Хотя у него был воротничок, мне оно приглянулось V-образным вырезом и перламутровыми пуговицами, спускавшимися до линии талии. Длина юбки-колокола доходила мне до колена, короткие рукава-фонарики лишь прикрывали плечи, прихваченные внизу подвижными резинками. Платье было моего размера, но так как я исхудала, сейчас слегка на мне висело. Его фасон, казалось, делал меня выше, чем я была на самом деле. В нижней части шкафа у меня рядами стояли туфли и разная обувь на любой случай, включая туфли на невероятных шпильках, ботинки с открытыми носами, но ничто из этого не казалось мне практичным. В конце концов, я просто натянула носки, чтобы потом надеть на них свои каждодневные ботинки.
Волосы у меня пока еще так и не высохли, и я оставила их распущенными, решив заплести после завтрака. Заправив кровать, я направилась в кухню. И мне было слышно, что там Сальная Сэй и Пит уже колдуют над нашим завтраком. Маленькая внучка Сэй, Дейзи, та, которая жила в своем собственном мире, тоже была там и играла за столом
— Отличные носки, — усмехнулся он и вернулся к тому, что делал, прежде чем выложить хлеб в корзину и отнести его на стол. Глаза его блеснули весельем, и лицо его было гораздо менее потерянным, чем было рано утром.
Эти слова заставили меня пошевелить пальцами ног, прежде чем отнести к столу подставки под тарелки. Сальная Сэй тоже на меня взглянула, но не стала скрывать своей реакции и даже изумленно поднесла руку к губам:
— Да тебе просто не узнать, Китнисс. Такая красавица, что… — и она потрясла головой, как будто не верила собственным глазам.
Вместо того, чтобы постелить мою плетеную подставку под тарелки как обычно в дальней части прямоугольного стола, я вдруг положила ее рядом с местом, которое обычно занимал Пит. И у расставлявшего тарелки Пита, когда он это заметил, уголки губ тут же поползли вверх. Дэйзи же теперь сидела на моем прежнем месте, тряпичная кукла была своего рода обозначением её территории. И Сэй, садясь за еду, устроилась возле внучки, чтобы убедиться, что витавшая в своих мечтах малышка все-таки поест, так что мы с Питом оказались за столом в компании друг друга.
— Что ты посадил у себя в саду? — спросила я.
— В основном разные овощи. Кое-какие семена заказал из Капитолия, даже то, что у нас обычно не растет. Хочу вырастить кабачки, они, я читал, легко приживаются, рукколу и шпинат.
— А что такое руккола? — я была заинтригована.
— Пока я лежал в больнице, Доктор Аврелий доставал мне разные книги. И некоторые были про то, как пекли и готовили еще до Темных Дней. Китнисс, ты знала, что до Темных Дней в мире было так много людей, пока их не уничтожили? Было множество разных стран, и в каждой была своя кухня — в основном всякая безумная еда. Я оттуда переписал много всяких рецептов, которые мне хотелось попробовать, и большинство тех, которые мне понравились, относились к месту, которое называлось «Италия». Они там делали еду просто, но очень творчески. И макароны тоже родом оттуда, — Пит был так захвачен тем, что рассказывал, что едва притрагивался к настоящей еде, думая о еде воображаемой. — В общем, там упоминались разные овощи, которые у нас никогда не выращивали. В Одиннадцатом Дистрикте были специальные фермы для таких растений, и оттуда их доставляли в Капитолий, так что там все было. И я собираюсь все это вырастить и приготовить блюда, о которых я читал.
— Но ты так и не сказал, что такое руккола, — подколола его я.
Пит застенчиво улыбнулся.
— Точно, извини. Руккола — это такой вид зелени, приправа, горьковатая трава, которую, как я читал, едят, приправленную солью, лимоном и оливковым маслом. Ее еще можно смешать с другой зеленью. И я хочу попробовать.
— Покажешь мне свой сад? — спросила я.
— У меня пока не так-то и много всего растет, но можем прогуляться туда после завтрака.
Так мы и разговаривали, пока все не закончили трапезу. Пит рассказывал мне о восточной кухне, которую, по его словам, ему невозможно воспроизвести. Еще мне интересно было послушать о французских сырах, ведь моя любовь к сыру могла потягаться только с моей любовью к шоколаду. При этом глаза Пита засверкали, а его ухмылка заставляла меня подозревать, что он что-то задумал, вот только я не могла сообразить что. Мы как обычно принялись убираться на кухне, но Сальная Сэй услала нас обоих из дому. И припекаемые пока еще не жарким солнцем мы отправились погулять на свежий воздух.
Пит привел меня в свой сад. Он оказался огромным, и в него было явно вложено изрядное количество труда. Сад был окружен свежепостроенной низкой оградой, и там стояло пугало, отгонявшее ворон, которого из моего окна видно не было. Такой большой сад прежде видеть мне не доводилось. Там росла картошка, морковь, перец, помидоры, лук, чеснок и всевозможная зелень — это было просто невероятно. Он показал мне и экзотические растения, которые он пытался вырастить: кабачки-цукини, рукколу, баклажаны. Когда же я спросила, зачем ему такой огромный урожай, он ответил, что все это предназначено не только для него одного, но и для нас с Хеймитчем.