ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён
Шрифт:
Ко второму дню праздника родители готовили жареную картошку, остатки которой разбрелись по огромной чугунной сковороде. Той пальцами собрал небольшую копну холодных промасленных палочек и, чуть пожевав, с аппетитом проглотил. Жареную картошку мама Тоя готовила отчаянно хорошо и сейчас – даже не шкворча на сковороде, что было верхом совершенства – она мгновенно переместилась в алчное чрево ушибленного стулом. Той зачавкал остатки вкуснятины и поинтересовался кастрюлькой, стоявшей рядом с уже пустой сковородкой. Щи с клёцками оказались тоже весьма кстати. Той с удовольствием и азартом выловил все клёцки, плававшие сверху, и даже удачно нашарил пальцами пару штук из-под поверхности бульона. После этого он тщательно облизал средства лова и обтёр их о трусы. Вот тут «как-то совсем полегчало и даже почти отпустило». Той снова приложился к крану и начал
Утро, с подъёмом предков и вплоть до изготовки ими завтрака, превратилось в пытку расспросами. Спасением стало только всегда одобряемое правило: «когда я ем – я глух и нем». А поэтому завтракали комфортно-молча, изредка нахваливая сальце и не для процедуры, а по сути его вкуса. Везение Тоя продолжилось, так как к недопитому стакану чая добавился звонок телефона, который окончательно освободил его от запланированного после завтрака краткого изложения им «встречи нового года». А после прозвучавшего из гостиной: «Одеваюсь уже. Через десять минут на катке… (дальше было как-то неразборчиво)», родителям осталось лишь крикнуть в сторону отпираемого замка: «Когда придёшь?» и не услышать ответа от захлопнувшейся двери.
За бараком – у забора катка – стояли все кроме девчонок, исключая Галку. Та тщетно пыталась обхватить Ермилу своими ручонками, но недостаток их длины она успешно компенсировала своей гибкой миленькой пиявкостью и, в общем, зацепилась надёжно. Парни видимо успели накатить, потому что извергаемый парок был плотненький и тёплый.
– Выпей, – Анастас вывернул из кармана стакан, а Фасоль набулькал в него “биомицина” – так на л'eкарский манер именовали креплёное вино “Биле мицне”.
Тоя передёрнуло и отрыгнулось, но он достойно превозмог и опрокинул.
– Знатно, – восторгнулся Ермила и как-то невкусно закислил рожу. – А мне не пошло, – продолжил он, но, похоже, всё же соблазняясь сделать ещё одну попытку.
– В тебе ещё живёт и трудится вчерашний пе… ре… бор, – последнее слово Галка выпускала очаровательной растянутой зевотой.
«Видимо вчера было особо изощрённое продолжение, – смекнул Той. – Жаль. Я всё проспал! А может и к лучшему».
– Где были-то? Чё не отзвонились?.. Кто не дожил до дня сегодняшнего?.. – Той осёкся и начал искать сигареты, охлопывая карманы; он опасался навести пацанов на обсуждение того, что и как было в Новый год. «Опять этот чортов розовый абажур» – зло вспомнил Той и притворно закашлялся.
– “Приму” будешь? – Тюль протянул раскрытую пачку.
Той облегченно-настороженно достал сигарету, тщательно размял её, искоса поглядывая на компанию, и, наконец, прикурив с третьей спички, затянулся во всю гармонь грудной клетки. Первый выхлоп он строил намеренно медленно, изображая гейзер. Впрочем, к несказанному удовольствию Тоя получилось так, что ни на него, ни на его причуды с “гейзером” никто не обращал абсолютно никакого внимания. Парни вели обычную «подпитую беседу» и изредка сдабривали её “бородатыми” анекдотами “без картинок” – учёт наличия Галки был обязателен. Анастас, по свойственной ему традиции, начал было травить “масляный” рассказик, но бдительный Ермила тут же плотным подзатыльником вышиб из его башки нить повествования, которая зацепилась-таки за шапку и они вместе улетели в сугроб; недовольно что-то бурча, Анастас извлёк из сугроба только шапку и хмуро замолчал.
– Ермилушка, не обижай Анастасика, – тонюсенько запричитала Галка и поплотнее прижалась к беззлобно скалившему зубы защитнику нравственности и её самой. – Стасечка, а ты не переживай, я давно знаю этот анекдот, но он мне не нравится… А дупло, Анастасик – это углубление в стволе дерева, – назидательно закончила она и соблазнительной
– Век живи… и так далее, – Ермила по-братски обнял Анастаса свободной рукой и притянул к себе.
– Тада по маленькой… на брюдершафт! – быстро нашёлся Анастас и протянул стакан к Фасолю. – Я могу и из горла, – ответил он на недоумённый взгляд Ермилы.
Фасоль бездейственно сжимал в руке бутылку, оценивая ситуацию и ожидая: чья возмёт. Тою уже настолько «полегчало и так разнуздало и отпустило», что он с неприличным для него звоном выпалил:
– Браво, браво!
Все и Галка тоже с удивлением глянули на Тоя. Фасоль тут же налил и передал Анастасу бутылку для “из горла”. Галка отклеилась от Ермилы, и тому не осталось вариантов кроме как взять стакан. Выпили они смачно и, похоже, оба на удивление с удовольствием.
Продолжение сходки до самого её окончания было умильно – дружелюбным; расставание – восторженным. “Биомицина” оказалось «в самый раз» – то есть, как обычно не хватило и всем хотелось «чуть добавить», но в вывернутых карманах наскреблось лишь 27 копеек. Результаты подсчёта принесли, как ни странно, облегчение всем, кроме Анастаса, который глубоко верил в то, что «если поразмыслить, то можно будет у кого-нибудь занять». Но это отвергли и поручили мелочь Фасолю, чтобы он купил курево, которое при следующей встрече следовало посигаретно поделить, и при этом поклялись: «Фасолю плюс две сигареты сверху за заботы и труды». Фасоль с гордостью принял “общак” и поручение, а также удовлетворился клятвой. По домам разбрелись «кто куда» и все по-своему…
Той открыл дверь и сразу проник к дивану в надежде на «без расспросов». Впрочем, делал он это без особых опасений. Во-первых, храбрость была “подогрета”, а во-вторых, «всё уже свершилось», и поэтому было «без разницы»… Да тут ещё и удача прыгнула ему под рубаху и с наслаждением прослушивала тишину в комнате родителей. Свет там был включён, его поток стремглав извлекался из-под двери, но тут же приглушался тишиной в самой спальне и становился настолько домашним, что сходу убедил штаны Тоя завеситься на «этот долбаный стул». Одеяло немедленно сокрыло хмельную маечно-трусовую наготу Тоя и разлившееся по телу приятное тепло тут же опустило сон-мглу на всё… и вокруг…
Той ощутил, что противная слюна гадко замочила мягкую и такую добрую ко сну подушку и, испытав от этого отвращение, он готов был взъерошиться из-за… «этого чортова розового абажура»… жизнь снова казалась ему полным дерьмом. «Что же это за сволочной абажур-то такой?! Что же это за жизнь?.. Жизнь – говно!.. Говно?.. Жизнь?.. Жизнь… Зачем я всё это гоняю? – то ли во сне, то ли наяву колобродил мыслями Той. – Припомнят?.. Расскажут?.. Прибавят!.. Главное – с меня чё-то убавят!.. Тогда – сам слабак!.. И этот хренов розовый абажур, бля, здесь не причём… сам – бакен! Решил, делай! Сделал, не бзди! Отвечай за своё!». Той перевернул подушку, тёпло-липкую от протрезвевшей слюны и убеждённо заснул до неизбежно надвигавшегося завтра. Всю ночь он, мерзко на что-то матерясь, на чём-то куда-то осознанно грёб. Проснулся Той весь в поту: то ли как будто вышел из-под душа, то ли от слёз, – но точно липким в ощущении себя самого. В ванной, начищая зубы порошком и глядя через зеркало себе в глаза, он вдруг неожиданно для самого себя вслух сообщил своему отражению: «А ты, однако, не так уж и противен со своими серо-зелёными глазами… но…». Произнеся это, он на некоторое время погрузился в изучение себя изнутри, а вовсе даже не внешнего своего обличия… Годы отдаляли от него его прошлое, а память приводила его к размышлению в восприятии минувшего… Его Река текла в его Гору.
Наша жизнь – в ночи без светаПутешествие зимой.В небесах, что тьмой одеты,Путь прочесть мы тщимся свой.Ермила, надеясь на свою силу и везение, на спор прыгнул с десятиметрового пожарного помоста в речушку глубиной полтора метра. Ему повезло – он ткнулся головой в дно, сломал пару шейных позвонков, выжил и лежал без движения пять лет. Галка его выходила. После этого они всегда и навсегда ходили вдвоем подручку… Счастливы!?. Кому-то это было завидно. Одно очевидно – это был их уютный ручеёк для двоих…