ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён
Шрифт:
– Лей, не жлей… не икк жми икк.
– Тебе хватит, – закрыл вопрос Ермила.
– Кто как хочет, а я неразведённый не могу. Галка, сбегай на кухню, притащи чего-нибудь, – Ермила разлил содержимое шкалика по стаканам и весь аж передёрнулся от предстоящего.
– Варенья надо ещё навести, – сориентировалась Лиза и через минуту они вместе с Галкой уже брякали банками и ложками на кухне.
Анастас, мая в руке «то чё надо» и не вдаваясь в суть вдруг возникшей суеты, намерился было закинуться без тоста, но Той своевременно и очень удачно изъял у него готовый к опорожнению стакан.
– Это спирт, прогульщик химии. Подождать не можешь? Щас девчонки замутят морсика и…
– Ты…
– Всё, хорош. Провожай, – сказал Той Любе, мотнув головой в направлении маленькой комнаты. Впрочем, ни уговоров, ни даже простеньких пререканий с Анастасом от Любы даже не потребовалось. Анастас как-то резко преобразился: он совершенно обвис, изъял с лица даже признаки возможной самостоятельности и исключительно на инстинктивной памяти ног бессознательно потёк к лежбищу.
– Расстегни ему ворот и если чё – молоти ладонями по щекам, – напутствовал их Ермила.
– Массаж лица чередуй с массажом… задницы, – добавил Тюль.
– Плёткой, – дополнил Фасоль и заржал.
– Но, поласковей, помягче… а там – хлёстко, – с хохотом продолжил Толстый.
– Дураки! – занервничала Люба и захлопнула дверь в комнату.
– Хорош уже, педиаторы-макаренковы. Вот только бы испохабить… – завершил проводы Анастаса Той и даже прослезился от внутреннего безголосого смеха.
Через мгновение комната просветлела и объуютилась, вобрав в себя трёхлитровую банку морса очень диковинного цвета, составленного из всех встречающихся сортов ягод в стране вечнозелёных помидор.
– Наш долг природе её платежом красен, – прибаутивал Фасоль, составляя «коктейли» и смакуя при этом различные и не ясно как изобретаемые им названия. – Революционная иссиня-алая гвоздика – будьте добры. Покорение Енисея с валунами на донышке – это вам. Магаданский солнцепёк – это ядовито-ядрёная штучка, но вам будет в самый раз.
– Главное – чтоб не фасолевый, – перебил Тюль творческий процесс Фасоля.
– Природа сёдня за всё сполна заплатит. Она итак сильно задолжала, – вставил Толстый и хотел развить свою мысль, но был зашикан.
– Даже и не мечтайте. Это последняя банка, – внесла ясность Лиза.
– Не ждать милости! Надо взять всё, что где-то ещё возможно лежит, – потребовал Ермила.
– А также стоит, висит, бежит, плывёт и даже летит, – настоял Толстый, сконструировав руками и глазами всё средства лова, захвата и стрельбы.
– Соскребите свои грязные желания с небесного лика матушки – природы и умерьте ваши коварные потребности в том, чтобы поймать и съесть, а потом ещё и всё вокруг обгадить. Живите без насилия и в гармонии, неудавшиеся ботанико-биологи. Помните заветы учительницы вашей: «Каждому листочку своё дерево, каждому цветочку своя капелька воды, каждому пестику по тычинке»! – Той воздел обе руки к розовому абажуру и вытряхнул из честной компании задорный юношеский смех.
– Пойду, обмою руки свои от смрада и грязи браконьерских рассуждений, – Той насмешливо-брезгливо отряхнул от чего-то руки и сутанно побрёл в направлении хозяйственного блока отдельной хрущёвки. Его медленно уплывающая спина тут же приняла на себя незлобные тумаки ответов на его нравоучение:
– Все плоды поделить! Вегетарианца – обнести!
– Ты всё пела – это дело. Мы запьём твои стишки.
– Если от кучи взять понемножку – это не кража, а просто делёжка.
Далее различные пожелания и предложения превратились в общий сумбур, обозначивший продолжение “продолжения”… И вдруг веселье компании прервало чудо цивилизации – роскошь новостроек, оно выдало такой пронзительный слив, как будто все жильцы
– Он не в том месте обмыл лицо своё справедливое, – заглатывая смех, сообщил догадку Тюль.
– Да и руки свои благородные тоже. Помогите кто-нибудь нашему товарищу отыскать родник чистый… не замаранный, – уже во всю глотку жеребятил Фасоль.
И спустя ещё одно подобное высказывание случилось развенчание древних литавров: они стали совершенно серыми и никчёмными звуками в сравнении с тем, что сотворили верные друзья Тоя. Розовый абажур, подброшенный вверх воплем смеха, сцепился взасос с потолком, нагло и безнравственно обнажив при этом побелевшую от смущения лампочку, насаженную прямо на впечатляющий шнур. Ёлка пахабно тряхнула всем, что имела по своей лесной сути и тем, что на неё безжалостно навешали, и сразу кое-чем всё-таки вдарила об пол, но тот своими расторопными местами парировал эти излишки украшений и звонко обругал елку, вдребезги искрошив эти игрушки. Чахоточно скрипнув после этого, пол попытался погнать по себе волну, чтобы принизить эту лесную размалёванную поближе к себе, но был тут же затоптан кенгурировавшими от хохота старшеклассниками и убеждённо притих, скрипуче снося удары каблуков и прочих ботинок. Левая стена, получив плотный хлопок радикально сжатым воздухом по своей обойной размазне, отпрянула от неожиданности назад и со всей своей самстроевской дури швырнула этот взбесившийся хохот в правую стену и – зараза такая – ещё и чуть его подкрутила. Правая же стена, разнеженная расслабоном тишины соседней квартиры, не сдержала нахлынувших эмоций и пропустила сквозь себя этот одуренный гогот. Правда, эта несдержанность конструкции выявилась не вдруг, а лишь некоторое время спустя. И эта нетвёрдость усугубилась ещё и двуличным характером самостроевской стены: стук и крики «Прекратите… дайте отдохнуть!» звучали с тыла – из-за неё, считай, что из-за угла – то есть подло! В общем, литавры отдыхали, соседи негодовали, учащиеся колобродили со всей пролетарской решимостью ко всему, но не конкретно к чему-то, а концептуально.
И вот в это во всё и вошёл Той, образовав на своей роже внутренне осознанное выражение непроходимого идиота, отягощённого утратой возможности понять суть происходящего. Фасоль тут же посторонился, жеманно зажал пальцами нос и шарахнул принципиальной ржачкой.
– Там ещё такой крантик есть, – Тюль состроил жалобно-хмылую рожу и показал пальцами процесс откручивания крана, – и если его… – пальцы Тюля сделали “шир-шир”, – то оттуда… – согнутая в локте и запястье рука весьма убедительно продемонстрировала “гусак” водопроводного крана. – И вот из этой трубки… – Тюль несколько раз пошевелил запястьем. – Побежит чистая водичка… Чистая водичка, Той… Ну, бля буду, чистая водичка! – Тюль перестроил своё зубатое рыло в назидательно-хмурое выражение и добавил. – Её и пить можно! Крест на пузе!
Барабанные перепонки чудом спаслись от разрыва их вдребезги. А стена, разделяющая отдельные квартиры, впала в дрожь от уже вовсю бушевавших соседей. Те требовали прекращения гулянки и даже угрожали вызовом милиции. А ведь на самом деле они почему-то не учитывали природного характера русской души – любое событие это пьянка. И неважно, по какому она поводу: праздник ли, поминки ли, свадьба ли, развод ли, выход из тюрьмы ли, сборы в армию ли и прочее ли. Но завершиться это событие должно одним из трёх исходов: или сатанинским воем (хохот, песня, спор, пляс, просто рёв, просто плачь), или мордобоем, или тихим сговором (заговором, заговором, приговором, выговором, уговором, соблазнением, совращением, развращением).