Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Шрифт:
Самыми лакомыми плодами гласности Шурка делится вслух, а лакомо ему решительно все от визита индийского гостя до разногласий в башкирском агропроме.
Сабуров лениво перелистывает хрустящие страницы. "Случайность современного русского семейства состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи..."
– Последние модели автомобилей, - читает Шурка, - говорят ласковым женским голоском: вы неплотно закрыли дверь.
"Но если б даже и существовали такие порядки, чтобы безошибочно устроить общество, то с неготовыми и невыделанными людьми никакие правила..." Роковой вопрос: кто из
– Американский рабочий, - провозглашает Шурка, - имея среднюю зарплату тысяча четыреста восемьдесят шесть долларов, может накопить на машину за четыре с половиной месяца - эвон, какую правду стали разглашать...
"Самоубийство при потере идеи о бессмертии становится совершенною и неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося над скотами".
Спасибо, утешили.
– А я понял, почему фохт заставляет Вильгельма Телля кланяться шляпе, - внезапно говорит Аркаша.
– Послушность по-настоящему можно испытать только на бессмысленном приказе. Чтоб ты выполнял не оттого, что "согласен", видите ли. В школе любят приставать именно с бессмыслицей, с прическами какими-нибудь...
Шурка при самой глубокой поглощенности отлично слышит все, что отдает скандалом.
– Бабки во дворе тоже любят орать - у одного виски длинные, у другого затылок короткий... А я специально остановлюсь и еще постою им назло, как будто шнурок завязываю!
– Уже в садике, - задумывается Аркаша, - дразнят, кто на них не похож...
Сабурову хочется дать ему урок просвещенного скептицизма, умеющего во всем видеть как дурную, так и добрую сторону, ничего не принимая близко к сердцу.
– Требуя, чтобы каждый был как все, - наставительно говорит он, посредственности выполняют очень важное дело - сохраняют норму.
– И вызывают к ней отвращение. Они же из зависти набрасываются на преступника: мы ведь тоже хотели украсть, хотели убить, но не смели же! Они же сами свою мораль ненавидят! Да, да, ведь Сталина любят именно за то, что он столько людей погубил! Притворяются, что за то, за се, за войну, индустриализацию, а на самом деле - за то, что людей губил миллионами! Он их морил голодом, а зато "при ем все было" - крабы, икра...
– А что такого?
– оживился Шурка.
– ЮНЕСКО исследовало удовлетворенность жизнью в разных странах, и оказалось, что лучше всех живут индийцы, а хуже всех американцы и скандинавы.
– Неужели правда, вы были довольны?!
– игнорируя дурня, воззвал к папе Аркаша.
– Святой истинный крест! За мясом отправлялись как в лес на охоту... Вдруг слух пронесется: выбросили. И возвращались как с охоты - с азартом, с хохотом: того об дверь расплющили, другому по запарке одних костей втюхали. Помню, собирались мясо давать - у нас только дают, сам-то ничего не возьмешь - в одном ларьке, а выбросили в другом - вся толпа как кинется! И всех обскакал одноногий инвалид - при ем и инвалиды были не в пример рысистей! Такие на костылях прыжки выделывал увечный воин метра по два, с месяц потом хохотали. Хорошо жили, весело! Икры, которая нынче признана высшей целью человеческого существования, не видал, врать не стану. А вот крабы - вторая
– Пап, - вдруг набычась загудел Шурка, - а правда, как Сталина можно любить? За что?..
Господи, опять мусолим Сталина... Для Сидоровых нет ничего убедительного, кроме собственного кишечника.
– Как за что - за убийства. Но кроме того, тоска по Сталину - это тоска по простоте. По ясности. По управляемости извне, именуемой идейностью.
– Ну, а голод он зачем?!
– А ты бы что стал делать? Ты бескомпромиссно ведешь страну к войне, нужны танки, самолеты, а мужики, по серости своей, жалают, видите ли, за пашеничку свою получать бороны, портки, ланпы, карасин - что с имя делать прикажешь?
– Отобрать!
– А они сеять бросят.
– Заставить! Кончится война, тогда...
– А они разбегаться начнут.
– Запретить! Кто сбежит...
– Вот ты и наметил всю политику Гениальнейшего из Гениальных. Это каждому советскому человеку первым делом приходит в голову: отобрать, заставить, запретить.
– Вот это хуже всего!..
– в двадцатый раз бледнеет Аркаша.
– И пожалеть никого до конца не удается - потому что расстрелянный и сам такой же. Любой жлоб за кружкой пива теоретизирует не хуже Сталина - все знает, ни в чем не сомневается, по-государственному мыслит: миллион жизней туда, миллион сюда...
– О, это богатыри, не вы! Сталин был действительно плотью от плоти...
– у Сабурова тоже вздрагивает голос, он конфузится - какой пример детям!
– А смотрите, семья Поповых из Краснодара пишет: "имя Сталина навсегда останется во всех энциклопедиях, заалеет золотом на мраморе, а ваше будет проклято и предано забвению". Семья, - с невыразимой гадливостью повторяет Шурка.
– Я больше всего семьи такие ненавижу! Из пулемета бы, из пулемета...
– А мне не к пулемету хочется, а в петлю, - Аркаша, как бы про себя.
– Если бы такие на нашей площадке жили, - не слушает Шурка, - наверно, всю дорогу бы орали: чего вы тут стоите! Я бы им каждый день газеты поджигал...
– Нет, лучше дверь поджечь!..
– на мгновение оживляется Аркаша, но, покосившись на Сабурова, тут же сникает, - я убийц, по-моему, даже меньше ненавижу, чем тех, кто их оправдывает: они как будто в самые главные источники гадят.
– Зло часто объявляют добром из самоуважения, - цедит Сабуров, и просвещенного скептицизма в его голосе нет и тени.
– Как может достойный человек признаться, что он из страха мирился с мерзостью - лучше уж объявить ее справедливостью, государственной мудростью...
Но всех отвлекает металлическое царапанье и могучее шуршание, словно какое-то крупное животное чешет бок о входную дверь - это Наталья во тьме лестничной площадки отыскивает ключом замочную скважину, а сумка, надетая на руку, при этом елозит по двери, - обычная оркестровая партия, предшествующая Натальиному появлению.
Сабуров выходит Наталье навстречу - его тоже тяготит официальный холодок в их отношениях. Но, видит бог, ему хотелось сделать приятное и Наталье - тоже божья тварь, как-никак.