Горбатые мили
Шрифт:
— Выпустить ваера на…
«Неужто из-за них упустили окуней?» — поплелся за Зубакиным старший помощник Плюхин, утешая себя тем, что в списке судовых ролей занимал место за цифрой «два» и, следовательно, с него спрос только во вторую очередь.
— Не носитесь вы, как только что подрезанные, — подкинул Зубакин добытчикам.
Им это понравилось: «Такой же ты! Твой крик — к рыбе, давно подмечено».
Капитан сгустком вихря влетел в ходовую рубку. При виде его рулевой распрямился перед курсовым компасом, вперил взгляд в простор за носом траулера, что стлался вроде бы уже не так; с приходом Зубакина напоминал щедрую скатерть-самобранку. Сам Зубакин этого конечно же не
Металлически щелкнул переключатель — площадь обзора уменьшилась. Как будто золотой рыбкой вольно и невидимо плыла Нонна в перенасыщенной синью глубине, готовая с дуру или еще почему вильнуть не туда, к другому.
Зубакин скомандовал.
Старший механик Ершилов бросился к машинной шахте; на руках, по поручням, не задев ногами ступенек трапа, как исполнительный юнга, скатился вниз, подменил у главного дизеля своего помощника. Зельцеров еще быстрей — вприпрыжку понесся осмотреть фабрику: все ли безупречно настроили мастера к приему улова? Старший электромеханик Бавин, самый начитанный в экипаже и дерзкий, любил показывать многие степени своей независимости. А тоже не усидел у второго штурмана Лето, подстраховал вахтенного у главного распорядительного щита: вокруг него сбились в кружок практиканты. Впрочем, все постарались обеспечить в работе вверенных служб надлежащую ладность, чтобы в конечном результате сделать фактом обмозгованный Зубакиным маневр.
Кто бы взялся доказывать, где кончался «Тафуин» и начинался Зубакин? Разве не входили частью в того же Зубакина все, кто держал рычаги и штурвалы. Стоило ему только подумать что-то сделать, тотчас же то, чему полагалось, приходило в движение «от» и «до», без малейших опозданий. Этот исключительно отлаженный организм — капитан, экипаж, траулер — существовал как единое целое, имел нападающе мыслящий мозг-распорядитель и точных исполнителей команд.
А вот Назар не нашел, чем ему заняться. Совершенствовать руководство не требовалось, создавать условия для проявления инициативы снизу — тоже… Он перебросился с Плюхиным двумя-тремя словами у третьего бота. Удостоверился, что в рыбцехе не произойдет никаких заминок и сбоев. Черкнул себе в блокнот, кто заслужил общественное признание и за что. Позвонил Диме, чтобы подготовил технику для записи устной газеты, и просунулся в ходовую рубку, точно так же, как в свое время на рацию, — боком.
Капитан отпрянул от гидролокатора, снова вернулся к нему, поискал верньер контрастности, повернул его и прошмыгнул к стойке управления шагом гребного винта. Ему думалось о Нонне так же легко и приятно, как само собой отыскивались в ней новые, ранее не учтенные достоинства. Тут же извинил ее за страсть к живописи. «Пройдет она», — усмехнулся, представив, как Нонна сосредоточится на семье. Рывками послал рычаги вперед, по ходу траулера. «Не просто у меня… — вгляделся в северную оконечность Онекотана. — Грубые чувства — одно. Нонна, оказывается, ниспослана мне. Это главное. Я везучий».
С пылом способного дать победу Зубакин перенесся в приближающееся будущее и пригрозил окуням:
— Вы там расплодились, вымахали за восемь-девять лет, а «Тафуин» зацапает всех вас за каких-то двадцать — тридцать минут.
Когда он, подвижный, более,
— С берега…
— Читайте, — сухо сказал Назар.
— Капитану… Копия первому помощнику… Предлагаем прислать объяснительную об отходе, а также о списании Малютина. Подписи заместителя начальника управления и секретаря парткома.
Затем первый помощник получил еще одну радиограмму, частную. С «Тафуина». «Мама, почему молчит Ольга? Навести ее, радируй».
«Ольга — невеста Зубакина…»
— А что?.. — прикинулся простаком Назар. — Зачем мне это?
Капитан-победодатель яро, с такой силой вцепился в эбонитовую, отполированную рукоять на стойке управления шагом гребного винта, как будто в самом деле сжимал вместе с ним, держал в своем крепком кулаке весь траулер, а заодно с ним все думы и мечты, неустойчивые эмоции не всегда в открытую любимого им «полосатого населения».
Справа по курсу, напротив вулкана, что поменьше, беспрестанно взмывала пестрая, охваченная стайным экстазом чаячья пурга. Зубакин по поведению ластоногих определял взятые окунями преимущественные направления. Во всем: в траулере и в том, что с ним соприкасалось, — витал он как могущественный, уверенный в себе дух.
— Эге, — услышал Назар в капитанском голосе мстительную предудовлетворенность. — Львы туда повернули. Возьмем поправочку. Рулевой!..
Последовала лаконичная, всего в три слова, корректировка курса.
— …градусов! — Только последнее слово Зубакина удержалось в сознании Назара, очень недовольного собой. «Кто я? Возьмем… отвлеченно. Какой-то специалист… Он с головой окунается в свое, в облюбованное. Поэтому действительно чего-то добивается, работая в строгих пределах, не разбрасываясь. Такой знает много о немногом. А как быть мне? Устроит ли знать понемногу о многом? В чем отличие многогранности от расхожего дилетантства?»
— Постой, — оттеснил его от машинного телеграфа капитан и повел бронзовую ручку со стрелкой вправо до сектора «Малый ход».
Назару становилось невыносимо. «Наш конек ясно что, опыт. А вместе с тем ничего… не продвигаться от освоенного дальше? В таких обстоятельствах оказывается чрезвычайно значительным, найдется ли достаточно самого заурядного мужества — качества уже не интеллекта, а души?»
Осведомленность первого помощника особого рода. Назару казалось, что знал, как станут развиваться события. Затем к вроде бы вполне обоснованной уверенности в том, что нет никаких омрачающих факторов, примешалась не то растерянность, не то еще что-то посложнее, повергающее в грусть. На его передовом траулере всех волновало главным образом повседневное: чего сколько вырабатывается. Славилась производительность. Никто не помышлял, какой труд? Одухотворенный ли? Считали: вмещались ли в контрольные отрезки времени тонны. А существовали или нет производственные отношения — не интересовались. Тем более тем, какими они были, не имеющие вещных показателей, учитывающиеся опосредственно, опять же по производительности.
Как же могли совершенствоваться производственные отношения? Только объективно? Потому-то все относящееся к сфере производства было одно, а кодекс чести, благородство, чуткость — как на другом географическом полюсе.
Испытывая жесточайший приступ саморазоблачения, Назар закрыл за собой двери ходовой рубки, миновал первый бот, второй.
По-домашнему уютная Нонна, единственная виновница перемены с капитаном, примостилась с мольбертом рядом с трапом на промысловый мостик. Краски и кисти лежали на ящике из-под консервов.