Горбатые мили
Шрифт:
— Столько о нем всякого противоречивого!.. — перебил Назар, спросил, находился ли Плюхин на «Тафуине», когда из совместного отдыха с коллективом плавбазы «Чавыча» ничего не вышло.
— К чему все?
Выговорил это Плюхин через силу, глухо. Только приподнялся — глаза его сами впились в ту же белую россыпь: «Секстан».
«Не хочет! — подумал Назар. — Вроде сам тоже не очень». Наклонил голову и, как всегда, когда нервничал, скрестил на груди руки.
— Куда б я делся! — словно попросил снисхождения Плюхин. — Меня позвали… любой бы на моем месте…
— Участвовали
Что колотило Плюхина сильней: или давнишняя вина перед Венкой, или океанские камни в трале? Ничего он не мог разобрать. «Если бы я перед строем сказал, как было!.. Так, мол, и так. Опоздал из увольнения на берег. Не уложился. Тогда было проще!» Бичевал себя, не надеясь, что со временем забудется, из-за кого отчислили Венку из училища.
Назар хотел спросить старпома бесстрастно. Приготовил фразу. А получилось иначе. Стала явной его злость на Зубакина:
— У вас ничего против него не нашлось? Отбило память? Только из-за этого?
Не видел бы лучше Плюхин первого помощника. Без того переживал. Заглянул в носовой иллюминатор.
«Все пасуют перед Зубакиным по привычке, можно сказать», — запечалился Назар. Тоже посмотрел в иллюминатор.
К якорной лебедке пробрался боцман. Взмахнул брезентом. Плюхин сколько-то времени следил, что под ним окажется. Сказал:
— Мы ни при чем. Сильная личность!..
Такое желание свалить все на одного человека вызвало в Назаре протест:
— Тогда — кто вы? Не стыдно за себя? («Зубакин действительно властвует над всеми. Что хочет…») — Назар не устоял на месте, шагнул к двери и быстро, как на выстрел, повернулся.
— У него власть без любви, — нехотя и сердито сказал Плюхин.
— Цель у всех должна быть ничуть не меньше, чем у капитана, — наставительно сказал Назар. — Проще же воскликнуть: «А что я могу?» — чтобы потом никто не осудил за бездеятельность.
Старший помощник Плюхин имел приличный плавательный ценз, иными словами, опыт всех, кем работал, включая прохождение курсантской практики, а не приобрел уважения к себе, именно собственного, без чего невозможна независимость. Согласился с Назаром, что действительно, только тот по-настоящему исполняет свои обязанности, кто не боится потерять занимаемую должность. Поведал о самом сокровенном:
— Меня в наш НИИ с руками-ногами возьмут. Потому что таких практиков… где их? Негусто. Стану собирать данные. Это зачтется.
«Какая чушь! — Назар враждебно, с нескрываемой насмешкой покосился на Плюхина. — Я его вел на поступок… Разбирайся, давай. Нет, чтобы воспитать характер, надо каким быть… Еще так попробую…»
— Я на том же спотыкался в Амурске, — уравнял себя с Плюхиным. — Чуть что — мне уже не по себе. То есть пугался фактов. От меня же требовалось принимать их, какими были. Так, чтобы в них выявилась предопределенность к чему-то. С нее начиналась борьба. В частности, изучил, что подводило смежников. Тебе тоже нельзя без запредельных знаний…
В тот же вечер Назар все переворотил в сейфе, вчитался в кое-какие привлекшие его бумаги. Обнаружил, что у Плюхина кончался кандидатский стаж. Привычно, уже как
«Я хочу поближе сойтись со старшим помощником? — непроизвольно начал подытоживать Назар. — Только без лукавства! Так. А ведь ничего не добьюсь. Мало бывать с ним. Необходимо… мое соучастие в деле. Начну ему помогать. Тогда он станет каким? Употребит… Ага, я о его возможностях. О них, конечно. Поднимется до своих верхних границ.
Ну-ка! Условие… Ах как славно! Чтобы кого-то понять, надо быть самому хотя бы неравнодушным. Очень добрым».
Как ни сопротивлялся Зубакин, как ни упирался расширенной пятерней в ближайшую переборку, все же мотался над локатором. Один раз пришвартовался к стеклу — раскровянил лоб.
Окуни все так же не задерживались под «Тафуином». Бежали в разные стороны. Может, из-за оттепелей?
Уже развиднелось. В форме ноль, голый, Венка, обожженный аммиаком, с таким же ощущением, какое доканывало Зубакина, слез с лазаретной койки, пошлепал к графину с водой, приложился к нему. Оказалось, что пить не хотел.
— Ничего себе, кто-то усердствовал! — Едва совладал с одной задрайкой иллюминатора, вывел из прорези. На него надвинулось скомканное тепло. Уперлось в лицо, в плечи. «Это, — смекнул, — циклон».
Ни останавливающих рывков оттуда, из глубины, ни обвалов на нос — ничего не было. Только мозжила палуба и басовито, с завыванием, почти не умолкая, скулила траловая лебедка.
Изрядно встряхнутый антициклоном океан передвигался на зюйд, под низкий туман — приноравливался лечь. Точно так же, тоже с трудом, Венка облокотился и полез под простыню, чтобы уснуть еще хотя бы с полчаса.
В динамике судовой трансляции пискнуло, потом зашуршало, и прорезался уже старый, совершенно изношенный баритон: «К-как мне легко здесь затеряться…» За ним включился оркестр.
— Снова ты, снова! — ощерился Венка. — Нигде от тебя не спасешься. — Он перевернулся, накрыл голову подушкой. Только это, сразу же убедился, ничего не дало.
Земля Курил — сплошная графика…Он подскочил и как крутанет регулятор громкости. «А-а-а, — дошло до него, — принудительное вещание!» Сорвал с вешалки рубаху, скомкал ее, переполненный яростью беззащитного.
За баритоном о себе поведал бас:
Я не хватаю звезды с неба, А тралом достаю со дна.Венка взбесился: «Что бы еще найти?» А сам между тем скатал в комок и швырнул в динамик простыню, за ней полотенце, робу… «Что бы еще?..» — Заглянул под койку и свалил с табуретки подшивку приложений к «Иркутским епархиальным ведомостям» с прелюбопытнейшими перепечатками из разных газет. Затем взял в щепоть лоскут отмершей кожи на голени, оторвал его — полупрозрачный лепесток. Еще нашел такой же, только поменьше размером.