Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Я хотел бы поправить: как гасконец, — проникновенным тоном произнес брат Галунье. — Нет, мне и в голову такое бы не пришло.
— Эй, вы! — рявкнула раздраженная их болтовней старая Франсуаза. — Вам не кажется, что в такое время не заявляются в порядочный дом? Убирайтесь отсюда!
— Дорогуша, — обратился к другу Плюмаж, — похоже, почтенная женщина права, время и впрямь неподходящее.
— Совершенно верно, — согласился Галунье.
— И тем не менее мы не можем убраться, не получив ответа, — заметил Плюмаж.
— Разумеется.
— Поэтому, золотце, я предлагаю вежливо и тихо осмотреть дом.
— Полностью согласен, — заявил Галунье. Приблизившись к Плюмажу, он шепнул:
— Приготовь
В критической ситуации Галунье порой давал сто очков вперед даже самому Плюмажу. Итак, план действий у них был готов. Галунье направился к кухне. Неустрашимая Франсуаза ринулась к кухонной двери, намереваясь загородить ее своим телом. Берришон же попытался ускользнуть на улицу, чтобы позвать на помощь. Плюмаж поймал его за ухо и объявил:
— Попробуй только вякнуть, чертенок, мигом удавлю! Перепуганный Берришон молчал, как рыба. Плюмаж засунул ему в рот свой носовой платок.
Галунье в это время успел забить кляп Франсуазе; правда, за это он заплатил тремя царапинами и двумя прядями вырванных волос. Он схватил ее и затащил в кухню, куда Плюмаж доставил Берришона.
Иные из читателей, очевидно, предположат, что Амабль Галунье воспользовался беспомощностью Франсуазы и запечатлел на ее челе поцелуй. Если он сделал это, то совершенно зря: Франсуаза была уродлива с младых ногтей. Но мы не несем никакой ответственности за поведение Галунье. Он отличался легкомысленным нравом. Тем хуже для него!
Но злоключения Берришона и его бабушки на том не кончились. Их связали вместе, после чего крепко привязали к ларю для тарелок и заперли в кухне на ключ. Плюмаж-младший и Амабль Галунье оказались безраздельными хозяевами завоеванной территории.
10. ДВА ДОМИНО
На Певческой улице все лавки были закрыты. Соседки, те, что еще не улеглись спать, торчали в шумной толпе у дверей Пале-Рояля. Госпожа Гишар и госпожа Дюран, госпожа Балао и госпожа Морен были единого мнения: никогда еще они не видели, чтобы на празднества к его королевскому высочеству съезжалось столько роскошных туалетов. Здесь был весь двор.
Госпожа Балао, бывшая самой значительной особой, выносила окончательное решение о туалетах, по поводу которых спорили госпожи Морен, Гишар и Дюран. Как обыкновенно, придирчиво раскритиковав шелка и кружева, переходили на особ, облаченных в туалеты. По мнению госпожи Балао, немногие среди этих прекрасных дам сохранили брачную одежду, о которой говорится в Священном писании 79 .
Однако вовсе не ради дам наши кумушки давились перед Пале-Роялем, пренебрегая проклятиями носильщиков и кучеров, оберегая свои места от пришедших позже и топчась в грязи с самоотверженностью, достойной воспевания, равно как и не ради принцев и вельмож; они уже пресытились лицезрением знатных дам, досыта насмотрелись и на принцев, и на вельмож. Они видели, как проходили госпожа де Субиз с госпожой де Лаферте. Мимо них прошествовали обе красавицы де Лафайет, молодая герцогиня де Рони, блондинка с черными глазами, нарушившая семейное счастье одного из сыновей Людовика XIV; юные представительницы рода де Бурбон-Биссе, то ли пять, то ли шесть дам из разных ветвей дома де Роган, девицы и дамы де Брольи, де Шателю, де Бофремон, де Шуазель, де Колиньи и прочая, и прочая. Они видели графа Тулузского, брата герцога Мэнского, с его супругой принцессой. Президенты вообще не шли в счет, министров едва замечали, на послов бросали беглый взгляд через плечо. Однако толпа не расходилась и, напротив, с каждой минутой становилась больше. Так кого же она ждала? Такого упорства она не проявила
79
Еванг., Матф., 22, 1-14.
Господин Лоу де Лористон, спаситель и благодетель! Господин Лоу, которого та же самая толпа через несколько месяцев готова будет растерзать на этой же площади! Господин Лоу, чьи лошади теперь отдыхали, потому что в его карету впряглись благодарные парижане! Так вот, толпа ждала господина Лоу. Она была полна решимости ждать его хоть до утра. И подумать только, что поэты с радостью обвиняют толпу в непостоянстве, в переменчивости и Бог знает в каких еще грехах — добрейшую толпу, стократ более смирную, чем стадо овец, толпу неколебимую, стойкую, неутомимую, способную пятнадцать часов торчать не сходя с места на грязных улицах лишь ради того, чтобы поглазеть, как мимо проедет какая-то особа, которая на деле зачастую ничего собой не представляет, а иногда является просто полнейшим ничтожеством! О, если бы жирные быки, жившие в последние пять столетий, умели писать!
Певческая улица, темная и пустынная, невзирая на соседство с шумом, сутолокой и яркими огнями, выглядела спящей. Лишь два-три тусклых огонька отражались в ее грязных сточных канавах. На первый взгляд могло показаться, что на ней нет ни живой души. Однако в нескольких шагах от дома мэтра Луи, на противоположной стороне, в углублении, оставшемся после сноса двух развалюх, молча стояло шесть человек, одетых во все темное. Позади них находились два портшеза. Но ждали эти люди вовсе не господина Лоу. После того как в дом, принадлежащий мэтру Луи, вошли Плюмаж-младший и Галунье, они не сводили глаз с его двери.
А наши два храбреца, только что победительно пленившие Берришона и старую Франсуазу, стояли друг напротив друга в зале и обменивались взглядами, исполненными взаимного восхищения.
— Раны Христовы! — молвил Плюмаж. — А ты, малыш, не забыл-таки свою профессию.
— Да и ты тоже. Все было проделано чисто, правда, на этом мы лишились наших платков.
Если нам порой и случается порицать Галунье, то это происходит отнюдь не от нашей недоброжелательности и пристрастности к нему. И тому доказательство, что когда подворачивается случай, мы неизменно отмечаем его хорошие стороны. Вот и сейчас хотим заметить: Галунье был бережлив.
Плюмаж же, напротив, склонный к расточительности, легко отнесся к утрате платков.
— Ну ладно, — бросил он, — самое трудное сделано.
— Когда в дело не вмешивается Лагардер, — заметил брат Галунье, — все идет как по маслу.
— А Лагардер, прах меня побери, далеко!
— Между нами и границей шестьдесят лье. И оба они довольно потерли руки.
— Но не будем терять времени, голубок, — сказал Плюмаж, — осмотрим-ка территорию. Тут две двери.
Он показал на комнату Авроры и покои мэтра Луи наверху. Галунье поскреб подбородок.
— Загляну в замочную скважину, — объявил он, направляясь к спальне Авроры.
Грозный взгляд Плюмажа-младшего остановил его.
— Ризы Господни, я этого не потерплю, — заявил гасконец. — Красотка переодевается, будем блюсти приличия!
Галунье смущенно опустил глаза.
— Ах, благородный мой друг, — промолвил он, — сколь счастлив ты, имея столь крепкую нравственность.
— Уж таков я есть, разрази меня гром, и я уверен, что, общаясь со мной, ты в конце концов тоже исправишься. Истинный философ владеет своими страстями.