Горбун
Шрифт:
— Вы устали, Жанна? — спросил горбун, стоя у косяка.
— Нет, отчего же.
Я поглядела на вольготно расположившегося на новом месте Ларса и решила позаботиться о втором госте, который, должно быть, почувствовал перемену в моём отношении к нему, потому что был задумчив и вёл себя несмело. Но как проявить о нём заботу и при этом не показать этой заботы?
— Садитесь, — предложила я ему.
Не очень-то вежливо бросать слово в пространство, не обращаясь к человеку по имени, но теперь, когда я о нём узнала кое-что недостойное, мне было трудно называть его Леонидом.
Горбун
— Хорошо-то как! — с затаённым восторгом заявил Ларс.
По моему мнению, было бы ещё лучше, если бы сюда не доносился слабый, но навязчивый запах, однако говорить я этого не стала, чтобы не выглядеть слишком приземлённой.
— Ещё бы звон колоколов, а вдали чтобы блестел золотой купол церкви, — пожелала я не совсем от чистого сердца.
— Вы, наверное, рады, что стали отмечать церковные праздники? — спросил Дружинин.
По-моему, он обрадовался подвернувшейся теме разговора и жадно за неё ухватился.
— У нас сделали нерабочим днём только Рождество, а Пасха бывает в воскресенье, всё равно это выходной, так что радоваться особенно нечему.
— Я имел в виду, что прекратились преследования за соблюдение церковных обрядов, — пояснил горбун после некоторой заминки.
— Да, перестали, — согласилась я. — Раньше записывали тех, кто ходил на Крёстный ход, вылавливали комсомольцев, сообщали на работу.
— И вы попадались? — жадно поинтересовался Ларс.
— Я никогда не видела Крёстный ход в натуре, — призналась я. — А по телевизору смотреть скучно. Я вообще не люблю церковные обряды.
В эту минуту к нам вышла Ира, и я спросила у неё:
— Ира, ты ходила на Крёстный ход?
— Никогда не ходила, — решительно заявила Ира. — Хотела сходить, но так и не собралась. А ты ходила?
— Я? Нет. Я всегда была дисциплинированной девушкой, соблюдала все требования и сидела дома. — Я помолчала и, не скрывая горечи, добавила. — Там я мирно и, главное, с удовольствием смотрела "Праздник святого Иоргена", где высмеивались плутни и жадность духовенства, несовместимые с советской нравственностью. Впрочем, если бы этот фильм показывали не в эту ночь, а в следующую, я бы, наверное, сходила на Крёстный ход, но правительство правильно рассчитывало время показа.
— Хороший был фильм, — согласилась Ира.
— Значит, Пасху вы никогда не праздновали? — сделал вывод Ларс.
— Почему? — удивилась Ира. — Яйца мы всегда красили и куличи пекли.
— Мы только в церковь не ходили и молитвы не произносили, — добавила я.
— Я в церковь зашла… как-то, — поправила меня Ира.
— Самый красивый праздник, — сказала я. — Тётушка нам звонила с поздравлениями и говорила: "Христос воскресе". А мама мне всегда заранее напоминала, что отвечать надо: "Воистину воскресе". Я это говорила, так что тётушка была счастлива.
— Она так религиозна? — спросил горбун.
— Ещё как религиозна! У неё отец был священником и был репрессирован, а им, детям, приходилось говорить, что они отрекаются от такого отца, потом надо было опасаться, что им не дадут учиться в институтах, как дочерям врага народа, что самих посадят…
Так как Ира засмеялась, мне пришлось пояснить:
— Это моя тётушка, которая жила около их любимой церкви. А когда желающим наконец-то было дозволено верить, а прочих верить усиленно призывали, мои престарелые верующие родственники долго не могли освоиться со свободой и продолжали прятать иконы.
— И у тебя есть иконы? — спросила Ира, но сама себе ответила. — Ах да, есть одна.
— Вы тоже её прятали? — задал вопрос горбун.
— Нет. Она у меня открыто стоит на книжной полке. Но я смелая, потому что мне не пришлось пережить гонения. Моему прадедушке-священнику повезло, и он умер молодым в окружении родственников, так что особых несчастий из-за его сана в нашей семье не произошло. Зато сейчас церковные обряды соблюдаются слишком ревностно и на богослужениях маячат члены правительства. Праздники стали справлять легально, и поэтому даже Пасха стала скучна.
— Почему? — не понял Ларс.
— Потому что "Праздник святого Иоргена" отошёл в прошлое, — пояснил горбун, выдавая этим едким замечанием свою наглую сущность.
— И куличи, кстати, тоже, — добавила я.
— Почему? — удивилась Ира.
Как же далека от жизни она была!
— Потому что я не уверена, что на их изготовление хватит моего месячного оклада, — объяснила я ей подробно, как ребёнку.
— Да, вчера я слышала, что у вас в России цены опять выросли, — вспомнила Ира. — За квартиру надо теперь платить очень много, не помню сколько, за телефон, кажется, в три раза больше, чем прежде.
Я молчала, оберегая в себе философское спокойствие, а взгляды всех троих неумолимо обратились на меня.
— Ничего другого и не ждала, — бодро сказала я. — Улучшение нашей жизни придёт позже, — я еле удержалась, чтобы со злостью не добавить "в мире ином", — а пока она может становиться только хуже.
— На промтовары цены, кажется, тоже вырастут, — продолжала Ира. — Или уже выросли.
— Значит, будет полное изобилие, — заметила я, совершенно не огорчаясь, потому что одежды нам с мамой должно было хватить на несколько лет, на крайний случай, я могу сшить что-нибудь из имеющихся у нас дома тканей, в остальном недостатка тоже пока не было, а на стиральный порошок, мыло и зубную пасту деньги выкраивать как-нибудь удастся. В такие минуты человек становится эгоистом и думает только о себе, не печалясь заботами других.
— Продукты питания вздорожают очень сильно, — закончила Ира.
Она смотрела на меня так, словно Россия не была её родиной, и наши беды её не волновали.
— А что ещё можно ожидать от этих жирных… — от раздражения я не знала, как их обозвать подостойнее, — глядя на которых вспоминаешь то окорок, то обратную сторону павиана.
Здесь я погрешила против истины, потому что такие ассоциации посещали всех только при виде прежнего правительства, а сейчас верх над холодными зрительными сравнениями брали неблагоприятные живые чувства, мешающие по достоинству оценить пухлые лица со здоровым румянцем, поэтому эпитеты менялись постоянно.