Горбун
Шрифт:
— Мне кажется.
Раз ему кажется, то незачем и говорить об этом. Я мельком взглянула на него и обнаружила на его лице выражение насмешливого сочувствия.
— Разве я прекрасна? — задала я следующий вопрос.
Ко времени написания этой книги я значительно продвинулась в изучении английского языка. Скажу больше: я могу более или менее свободно беседовать на общие темы; однако я не решаюсь приводить мнение Дружинина в оригинале и буду пользоваться переводом.
— Не скажу, что вы очень красивы, но смотритесь вы неплохо, — ответил он по-английски, с особым старанием выговаривая
— Ваше счастье, что я не знаю английский язык! — возмутилась я.
Я впервые слышала, чтобы горбун смеялся так искренне, и надо признаться, это ему шло.
— Зачем спрашивать про очевидное? Будем считать, что это вам возмездие за предприимчивость, — заявил он.
— Впервые слышу, что я предприимчива, — строго сказала я.
— Не надо было проявлять самостоятельность и приглашать с нами Ларса.
Осторожно оглянувшись, я убедилась, что датчанин занят разговором с Ирой и не может нас слышать.
— Откуда мне было знать, что он набросится на меня с такими вопросами? Экономика — это его конёк?
— Насколько я мог заметить, нет, — осторожно ответил горбун. — Но я его знаю недостаточно хорошо, мы редко встречались. Просветить вас насчёт взглядов американского правительства на развитие экономики, чтобы господин Якобсен не мучался?
— Если речь пойдёт об американской экономике, то я послушаю с удовольствием, но не портите мне настроение экономикой в СНГ, дайте отдохнуть от потрясений, уже недолго осталось.
— Говорить по-английски или по-русски? — спросил горбун менее весело.
— По-грузински, если можно. А если хотите говорить на ветер, то можно даже по-датски. Кстати, куда мы идём?
— Увидите, — ответил Дружинин. — Но знаете, Жанна, вы меня разочаровали.
— Вот как?
— Я ваши цитаты узнаю, а вы мою — нет.
Моё встрепенувшееся было самолюбие вновь улеглось.
— Я поняла, что это из какой-то книги, но цитата настолько ошеломляющая, что поневоле задумаешься над смыслом, а не над авторством. Кажется, что-то знакомое.
— При случае постараюсь припомнить что-нибудь ещё, — пообещал горбун.
— Ладно, Леонид, читайте мне лекцию по экономике, — сказала я. — Только помните, что хотя для инженера я довольно сообразительна, но я всё-таки всего лишь инженер, а не литератор.
— Пресвятая Богородица! — прошептал Дружинин. — Ну и самомнение!
Переговорившие о чём-то своём и догнавшие нас спутники застали беседу об экономике в самом разгаре. Странная тема для разговора на прогулке!
Рассказывать подробно о нашем гулянии слишком долго и скучно, потому что моё перо не в состоянии ни изложить смысл популярных лекций моего знающего экскурсовода, который мог говорить интересно буквально обо всём, ни передать красот датской природы, уступающей нашей российской там, где та уцелела, ни обрисовать архитектурные памятники или просто места, куда горбуну вздумалось нас привести. Должна признаться, что Дружинин устроил мне маленький праздник, щедро оделяя всех, а преимущественно меня, вниманием, заботой и познаниями. Не менее щедр он был и на деньги, но меня это перестало смущать, едва я убедилась, с какой беспечностью смотрят на это Ира и Ларс. Пожалуй, кроме разговора об экономике
Это случилось почти перед самым возвращением к оставленной где-то на улице машине. Как-то так получалось, что наши с горбуном разговоры рано или поздно переходили на литературные темы. Вот и в этот раз, почему, не знаю, мы заговорили о методах перевода, которыми пользовался Дружинин. Наверное, моё тайное увлечение стало неотрывной частью моего я, потому что мелкие проблемы, превращавшиеся для меня временами в камни преткновения, стали напоминать о себе сами, едва для их разъяснения наступал подходящий момент. Горбун охотно говорил о своей работе, а я жадно слушала и отделяла сведения, дающие ответы на мои вопросы. Если бы я не стеснялась своих творений, я бы напрямую спросила его о том, что казалось для меня важным, но приходилось быть осторожной и не давать ему повода заподозрить о моих занятиях. Я бы не осудила человека, в зрелые годы по-дилетантски занимающегося разработкой никому не нужных конструкций, но не была уверена, что Дружинин так же снисходительно отнесётся к моему литературному творчеству. Может, я и была неправа, но согласитесь, что одно дело выступать в роли профессионала, поддерживающего начинающего любителя, а совсем другое — быть этим любителем.
— Леонид, остановитесь, пока не поздно! — с шутливым ужасом воскликнул Ларс, прервав Дружинина на полуслове. — Жанна сейчас заснёт! Вы поговорите с ней о новостях в технике, а не об особенностях стилей.
Горбун не был готов к такому выпаду и, приняв слова Ларса всерьёз, что на его месте сделал бы каждый, растерянно замолчал.
— Просыпайтесь, Жанна, — окликнул меня писатель. — Что с вами сегодня?
— "Всю ночь читает небылицы, и вот плоды от этих книг", — проговорил горбун, попытавшись разрядить обстановку.
Я очень ясно понимала, насколько ему должно быть горько, проговорив со мной столько времени и уверовав, что я увлечена беседой, узнать, что он напрасно тратил своё красноречие, а я умираю от скуки, и я оценила, с какой изощрённой жестокостью датчанин отомстил Дружинину.
— Вы сильно ошибаетесь, Ларс, — возразила я. — Мне как раз намного интереснее слушать Леонида, чем рассуждать о новостях в технике.
Мне было обидно за горбуна и не хотелось, чтобы у него остались неприятные воспоминания, связанные со мной, поэтому я не ограничилась этим неубедительным заверением и пошла дальше, принося в жертву своё самолюбие.
— Наверное, я выбрала себе профессию не по призванию, — продолжала я, — потому что мне по-настоящему интересны только те конструкции, которые я разрабатываю, при условии, конечно, что они совершенно новые и не имеют аналогов, но разговаривать на общие технические темы мне скучно. Лучше я буду слушать Леонида, тем более, что когда-то в ранней молодости я сама пыталась что-то написать, а говорить о том, с чем связаны прошлые увлечения, всегда интересно.
Сказав о ранней молодости, я, конечно, перешла за грань разумного, потому что Ларс читал мои повести, написанные далеко не в ранней молодости, но я надеялась, что писатель проявит чуткость и не выдаст меня.