Горчаков. Пенталогия

Пылаев Валерий

Куракин был не из тех, кто скромничает и скрывает семейное богатство. И я уже не раз видел его машину — «Форд Мустанг». Прошлогодняя модель, вышедшая из ателье знаменитого Кэролла Шелби с пометкой «Гран Туризмо». Алый стальной кузов, три двери и вытянутый капот — как и положено породистому зверю из Штатов. Одна летящая галопом лошадь на хромированной ребристой решетке радиатора и еще почти три сотни — под капотом, в восьмицилиндровом двигателе объемом в двести восемьдесят девять американских дюймов. Опасная игрушка.

Но не опаснее моей.

Когда

я вышел на улицу, Куракин уже успел завести «Мустанга» и вовсю разогревал двигатель. Видимо, несмотря на все нелестные эпитеты — вроде ведра с болтами — он все-таки побаивался, что Настасьина бричка окажется не по зубам даже «американцу».

Я неспешно дошел до машины и тоже запустил мотор. Семилитровый монстр отозвался мерным рычанием. Могучим, но уже совсем не таким громким, как раньше — Настасья, наконец, поставила глушитель.

— Ну что, красавица? — Я провел ладонью по ребристому колесу руля. — Покатаемся?

Народ вокруг уже вовсю предвкушал редкое даже для Петербурга зрелище — гонку двух мощных автомобилей. То ли с тех пор, как я едва не убился об столб, столичные городовые как следует закрутили гайки, то ли мой пример вправил мозги местным мажорам — с лета я почти не слышал ни о чем подобном… И вот теперь мне предстояло вновь нарушать и спокойствие, и правила дорожного движения.

— Разойдись! — рявкнул на всю улицу Подольский, узурпировавший должность распорядителя всего непотребства. — Господа юнкера — прошу на старт!

Мы с Куракиным осторожно тронулись, вырулили на дорогу и выстроились по линии, наскоро нацарапанной на асфальте куском кирпича. Маршрут уже успели обсудить внутри: нам предстояло выбраться на набережную, проехать у Петропавловской крепости, свернуть на мост, оттуда на Миллионную, промчаться вдоль Зимнего через площадь, по Васильевскому острову мимо стрелки, потом на Биржевой — и вернуться обратно. Километров пять, не больше — почтенная публика вряд ли успеет заскучать. Но все же достаточно, чтобы показать, у кого здесь мощнее движок… и руки растут из нужного места.

— Думаю, не нужно объяснять будущим благородным подпоручикам, что вам обоим следует справила приличия, — снова загорланил Подольский. — И тот, кто посмеет нарушить… Что за?..

Последние слова относились к чему угодно — но уж точно не к нашей четырехколесной дуэли. Судя по тому, как господин благородный подпоручик вытянул шею и уставился куда-то, самое интересное происходило у меня за багажником.

Я не успел даже обернуться. Круглые фары мелькнули в зеркале справа, и через мгновение серебристая машина аккуратно, но резво встала рядом со мной. Ровно, прямо по линии.

Бампер в бампер.

То ли у нее были слегка затемнены стекла, то ли не хватило света фонарей — я так и не смог разглядеть, кто внутри. И не я один: столпившиеся вокруг господа юнкера изо всех сил таращились, но, похоже, видели не больше моего.

Впрочем, у невесть откуда взявшегося ночного гостя явно не было в планах томить нас в неведении: не успел я как следует рассмотреть саму машину, как дверь

со стороны водителя приоткрылась.

И на асфальт ступила изящная ножка в красной туфельке.

Глава 22

— Да какого?..

Я не успел выйти — Подольский подскочил раньше, и теперь все события разворачивались прямо у меня за пассажирской дверью справа. И оставалось только наблюдать, как благородный подпоручик помогает выбраться из машины незнакомой красотке.

Нет… Очень даже знакомой. На этот раз ее сиятельство изволила появиться не в любимом черном цвете, а в алом. Но, разумеется, платье снова оказалось настолько коротким, что господа юнкера дружно уронили челюсти на асфальт. Некое подобие хладнокровия сохранили только Иван с Богданом. И если первый почти не изменился в лице, то второй явно просто прикрылся, натянув фирменную широченную улыбку.

Уж что-что, а появиться эффектно Гижицкая умела, как никто другой.

С нашей последней встречи она чуть укоротила волосы, сделав модную в этом сезоне чуть вьющуюся и нарочито-растрепанную укладку, но, разумеется, осталось самой собой. Роковой красавицей с почти-скандальной репутацией, менталистом, владелицей двух или трех популярных столичных заведений, хранительницей чужих и собственных тайн. Женщиной, от которой буквально исходила волна притягательности такой силы, что я не удивился бы, начни вдруг в машинах и домах лопаться стекла. Или если бы кто-то из господ юнкеров бухнулся перед Гижицкой на колени, выпрашивая хотя бы один только взгляд.

А сегодня ее сиятельство, похоже, решила заделаться еще и уличной гонщицей.

— Отличная ночь, милостивые судари. В самый раз, чтобы немного прокатиться.

Говорила Гижицкая негромко — но слышали все: на улице воцарилась тишина, которую нарушал только рокот моторов машин. А господа юнкера молча пялились на невиданное чудо, пока Подольский, наконец, не нашел в себе силы выдавить хоть пару слов.

— Кажется, у нашего маленького пари… новый участник, — пробормотал он. — Но видите ли, ваше сиятельство, у господ юнкеров… скажем так, личное дело. Наша маленькая partie a deux. В некотором роде дуэль, в которую не следует…

— Ставки уже сделаны, не так ли? — Гижицкая усмехнулась и каким-то непостижимым образом посмотрела на высоченного Подольского сверху вниз. — Неужели здесь не найдется место для еще одной машины?

— Но, ваше сиятельство…

— Удваиваю все. — Гижицкая чуть повысила голос и развернулась в мою сторону. — Или князья испугаются, что их обставит слабая женщина?

Князья — во всяком случае, один уж точно — не испугались, но закономерно задавали себе вопросы. Впрочем, нас с Куракиным уже никто не спрашивал: господа юнкера вокруг хором взвыли, требуя шампанского, зрелищ и изменения ставок. Из разборки на двоих и банального меряния… ну, допустим, моторами, грядущая гонка стремительно превращалась во что-то принципиально иное. Куда более занимательное, сложное, непредсказуемое — и, пожалуй, опасное.