Горчаков. Пенталогия
Шрифт:
— Первое, второе отделение — огонь! — заорал я. — Остальные — вперед, пошли!
И снова загремели винтовки. Половина уцелевших «солдат» принялись лупить в сторону противника, а вторая поднялась в атаку. Напрямую, в лоб — времени обходить с фланга уже не осталось… А может и не было с самого начала: мы с рассвета носились по склону взад-вперед, сменяя друг друга, но крохотное укрепление, больше похожее на груду кое-как уложенных булыжников, чем на полноценную огневую точку, так ни разу и не пало. Или Мама и Папа для чего-то поставил нам заведомо невыполнимую
— Вперед! — Я поудобнее перехватил винтовку. — Третье, четвертое отделение — занять позиции!
Мы подобрались почти вплотную — но идти на приступ оказалось уже почти некому. Огонь на подавление был откровенно жиденьким, так что Мама и Папа засчитывал обороняющимся чуть ли не каждый выстрел.
— Семенов! — крикнул он, отправляя на тот свет очередного бойца. — Вронский! Павлов! Бецкий!
Условная пуля сразила Богдана в десятке шагов от «крепости». Но вместо того, чтобы спокойно уходить вниз с поднятыми руками, он решил доиграть роль до конца. Выронил винтовку, сделал еще несколько шагов, загребая траву сапогами — и только потом грузно свалился, застонал и принялся скрести по условно простреленной груди пятерней.
— Свет… Я вижу свет, — прохрипел Богдан. — Господин подпоручик, я умираю?
— Прекрати! — Я нырнул за камень в паре шагов. — И без тебя тошно.
— Отомстите за меня… господин… подпоручик… — Богдан вытянул ко мне дрожащую руку. — И передайте моим детям…
В любой другой день я бы от души посмеялся — но после нескольких часов беготни и ползания по шею в грязище сил на шутки уже не осталось. Скорее наоборот — я вдруг почувствовал острое желание то ли пристрелить Богдана по-настоящему, то ли самоубиться об «крепость», поднявшись во весь рост под выстрелы, то ли…
Эх, была не была! Помирать — так с музыкой.
— Весь огонь на правый фланг! — заорал я так, что у самого едва не заложило уши. — Взвод — в штыки!
Такого, наверное, не ожидал никто. Когда взвод — все, что от него осталось — поднялся и ломанулся к «крепости» в все три десятка штыков, даже Мама и Папа на несколько мгновений застыл — и только потом принялся выкрикивать фамилию за фамилией. Но нас было уже не остановить.
Выждав несколько секунд, я тоже поднялся в атаку и побежал вперед, чуть забирая вправо. С этой стороны почти не стреляли — защитники отбивали центр, выкашивая мое воинство под корень. За какие-то полминуты я потерял чуть ли не всех.
Но прорвался. Сам не заметил, как винтовки обороняющихся загрохотали не прямо в лицо, а где-то внизу.
— Четвертое отделение — гранаты! — скомандовал я. — Остальные — за мной!
Меня наверняка услышали. Из-под камней «крепости» послышалась ругань — и сразу же за ней торопливые шаги. Внутри сообразили, что праздновать победу еще рано, хоть от моего взвода и осталось от силы человек пятнадцать.
Но в их числе — я. Офицер, наделенный магическим Даром и готовый пустить его в ход. На расстоянии, на котором непобедимая «трехлинейка» превращается в почти бесполезную игрушку.
Когда из люка под ногами показался штык, я не
Надо же. Кого-то из четвертого отделения даже не убили.
— Закончили! Крепость взята!
Когда голос Мамы и Папы раздался чуть ли не прямо над ухом, я сначала даже не поверил. Но ошибки быть не могло — он явно видел, как я спустился в проход «крепости», как швырнул условных Горынычей… и как уцелевшие бойцы четвертого отделения добили гранатами тех, кто засел в дальних углах.
Мы победили!
— Ур-р-р-ра-а-а-а! — дружно рявкнули два десятка глоток.
Живые и убитые верещали хором, а Богдан даже пальнул в небо из винтовки, за что тут же схватил смачного леща от кого-то из своих. Защитники «крепости» понемногу вылезали наружу — и тоже не выглядели расстроенными. За утро каждый из них уже не раз успел побывать по обе стороны каменной стены — и бесконечный штурм утомил всех одинаково.
— Красавец. — Кто-то из условных противников хлопнул меня по спине. — А то бы до ночи еще бегали.
Но теперь беготня закончилась, и нас, судя по всему, ожидал подробный разбор… всего.
— Молодцы, господа юнкера. — Мама и Папа откинул с головы капюшон, уселся на камни и повернулся ко мне. — Горчаков — плохо. На тройку с минусом.
Меня будто окатили ведром ледяной воды. Не то, чтобы я так уж сильно гордился своим командованием, но…
— Да как же плохо, ваше высокоблагородие?! — Богдан хлопнул себя ладонями по серым от грязи штанам. — В первый раз за весь день взяли!
— Так вы и взяли, — усмехнулся ротный. — А командир у вас — не командир, а черт знает кто. Бросил взвод и поскакал воевать, да с винтовочкой наперевес.
— Ну так победили же. — Я уселся напротив и пристроил «трехлинейку» на колени. — Сам добежал…
— Вот именно, что сам. — Мама и Папа сдвинул брови. — Твоя задача — вести взвод, а не идти в штыки первым. А ты чего? Тридцать человек потерял!
— А я вел! — Я уже понимал, к чему клонит ротный, но сдаваться пока не хотел. — В середине, как положено. И только уже под конец — в штыки.
— А что еще делать было, ваше высокоблагородие? — Богдан в сердцах стащил с головы мокрую фуражку. — Никак же не подойти иначе. Они нас как тех гусей щелкали!
— Как гусей? — Мама и Папа сложил руки на груди. — А скажи-ка мне, гусь, почему командир вас внизу всех в траву положил, а не повел до пригорка? Почему в лоб шли, а не по восточному склону? Там укрытий больше! Почему гранаты только в упор закидывали?.. Берегли? — Ротный снова посмотрел на меня. — А людей, значит, не берегли? Почему у тебя второе отделение все на середине склона спит?