Горчаков. Пенталогия

Пылаев Валерий

И если вспомнить о странных событиях в родном полку Ивана, прибавить угрозы другого Куракина — того, который сейчас носит юнкерские погоны…

Как говорится, сложите два плюс два.

— Что ты… что мы собираемся делать? — спросил я.

— Пока — ничего. — Дед нахмурился и чуть подался вперед. — Я мог бы раздавить всех троих за один день — и даже Багратион бы мне не помешал…

— А Дроздов? — Я вспомнил древнего Одаренного, который — вполне возможно — застал еще самого петра Великого. — И остальные? Что скажут они?

— Они вряд ли будут в восторге,

если я решу развязать полноценную войну родов, — недовольно проворчал дед. — Но если у меня будет законное основание, хотя бы малейший предлог…

— Не спеши. — Я протянул руку и осторожно прихватил деда за запястье. — Мы ведь не знаем, кто еще на их стороне… В конце концов, кто угодно может…

— Что тебе еще известно, Саша?

Виски на мгновение кольнуло болью — и тут же отпустило: дед не стал полноценно ломиться в мое сознание. Но и того, что он успел почувствовать, вполне хватило.

Ну все. Допрыгался.

Нечего было и пытаться обмануть главу рода или хотя бы скрыть ту самую страшную тайну, которую я буквально выбил из Воронцовой. Но и заставить себя говорить я никак не мог. И не потому, что так уж сильно сомневался, жалел, боялся дедовского гнева, последствий или еще чего-то там.

Просто не мог — и все тут. Только смотрел в немигающие глаза деда, чувствуя, как с каждым мгновением все сильнее сжимается вокруг головы стальной обруч.

К счастью, деду не пришлось вскрывать мою голову силой — ее вполне заменяло чутье и почти столетний опыт.

— Миша… — едва слышно произнес дед. — Миша, да?..

Я не ответил. Не стал даже кивать — все и так было понятно. Дед сглотнул — гулко, неожиданно-громко, потом вздрогнул — и вдруг засуетился, полез куда-то за отворот пиджака и с третьей попытки выудил из внутреннего кармана трубку. Наверное, пытался скрыть, как сильно трясутся руки — но я все равно заметил.

Но уродливая и бессильная немощь длилась всего одно мгновение. Когда в тишине каморки, приютившей «Одесское рыболовное пароходное товарищество», раздался щелчок, и по воздуху поплыл густой табачный дым, передо мной снова сидел не жалкий и испуганный столетний старик, а железный князь. Глава рода, который вот-вот собирался вступить в войну.

С кем угодно.

— Кто еще знает? — спросил дед.

— Я. И Воронцова. — Я кое-как заставил себя не опустить глаза. — Багратиону я не сказал.

— Хорошо. — Дед медленно кивнул и коснулся мундштука трубки губами. — Молчи… Я сам разберусь, ладно?

— Как пожелаешь, — ответил я. — Но…

— Это касается только нас. — Дед говорил тихо, но отчетливо, веско — будто гвозди забивал. — Миша — Горчаков. Мой внук и твой брат. Он может ошибаться, запутаться… но он никогда не пойдет против семьи.

— Уже пошел. — Я подался вперед. — Они убили Костю.

— Я знаю… знаю. — Дед снова зажег погасшую трубку и набрал полные легкие дыма. — Но дай мне время… пожалуйста.

Глава 20

— Пошли, пошли, пошли-и-и!

Мой голос прокатился над мокрой травой, эхом поднялся по склону — наверх, к укреплению — и

затерялся где-то между деревьями вдалеке. Слышно, наверное, было даже в деревеньке за лесом.

И это безо всякой магии! Конечно, до грозного рыка Мамы и Папы мне еще далеко… и все же. Похоже, я понемногу вырабатывал тот самый «командный голос», который так нужен будущему пехотному офицеру.

Отзываясь на мой вопль, взвод пришел в движение. Три с небольшим десятка фигурок в полевой «зеленке» поднялись с земли, пробежали где-то с полсотни шагов — и снова залегли. Уже без приказа — кое-что командиры отделений прекрасно умели делать и без меня. Все четверо… точнее, уже трое.

«Убитые» шагали вниз — уже неторопливо, подняв над головами на вытянутых руках винтовки. Четыре, пять… За этот бросок на укрепление я потерял еще шестерых. Вверенный мне взвод поредел в полтора раза, перепачкался в грязище буквально по уши — так, что даже я уже почти перестал отличать собственных бойцов от кочек или здоровенных камней, щедро разбросанных по полигону. Господа юнкера стремительно сливались с местностью.

Но продолжали упрямо ползти вверх, огрызаясь редким огнем из винтовок.

— Перезаряжай! — рявкнул я, сам бросаясь вперед.

Под Ходом я проскочил двадцать шагов за считанные мгновения — и тут же плюхнулся на живот… Уютная куча земли надежно защищала меня от условного огня противника, и теперь я хотя бы мог относительно спокойно рассмотреть свое усталое и замызганное воинство.

И по всему выходило так себе: я потерял пятнадцать человек, из них одного командира отделения. Сейчас бойцы почти не стреляли — перезаряжались, набивая грязные «трехлинейки» остатками холощеных патронов. Зато сверху по ним лупили исправно. Немногочисленным защитникам условной крепости было не так просто выцеливать залегших в траве — но боеприпасов они не жалели.

— Семецкий! — громыхнул Мама и Папа, перекрикивая звон выстрелов. — Волков!

Ротный неторопливо прогуливался туда-сюда по склону. Под мелко моросящим дождем его фигура в плащ-палатке с капюшоном чем-то напоминала смерть — только без косы. Так же, как и она, Мама и Папа царил над полем боя. Потусторонний, неуязвимый для условного огня с обеих сторон, почти невидимый и всемогущий.

И только он здесь решал, кому жить — а кому умереть.

Юрка с третьего отделения и Чингачгук укрылись хорошо — но все-таки недостаточно хорошо, и Мама и Папа посчитал, что их час пробил. Еще две грязные зеленые фигурки поднялись из травы, подняли винтовки и уже не торопясь двинули вниз.

— Да твою ж… — вздохнул я.

До «крепости» оставалось еще метров семьдесят-сто, вряд ли больше. Плевая дистанция для Одаренного под усиленной версией Хода. И весьма ощутимая — для условного солдата, не наделенного магией. Однокашники изображали рядовых: послушно поднимались по моей команде под выстрелы, бежали вперед… и умирали.

Условно — но от этого было не легче. Злоба, которую я ощущал каждый раз, когда Мама и Папа «выщелкивал» очередного бойца, оказалась вполне настоящей. И понемногу начинала сносить крышу.