Гордость и предубеждение-2
Шрифт:
— Тогда оставайся со своим Прекрасным принцем. Оставайся со мной.
Он опустил руку ей на талию, и они, обнявшись, вместе поднялись по парадной лестнице.
Джорджиана лежала в темноте, и горькие слезы, не останавливаясь, текли и текли из ее глаз. Она вспоминала тот день, когда брат впервые оставил ее в школе, спустя три месяца после смерти их отца. Директриса показала им всю школу. Потом, в вестибюле, Фицуильям попрощался с ней, но когда он уже подходил к карете, она рванула к нему вниз по ступенькам лестницы, догнала и намертво вцепилась в него.
— Фи, мисс Дарси! Разве взрослая девочка одиннадцати
— Я очень скоро приеду навестить тебя, Джорджиана, — сказал Фицуильям, вытирая девочке слезы.
— Не раньше, чем пройдет половина семестра, мистер Дарси. Мы считаем, что в первый год так будет лучше для девочки. Уверена, вы убедитесь, что мы правы.
Она снова чувствовала себя той напуганной одиннадцатилетней девочкой.
— В самом деле, я по-прежнему всего лишь ребенок. Когда же я повзрослею?!
Почему Элизабет не замечает опасности? Почему она не попросит у Фицуильяма прощения? Какая разница, за что. Тогда он решительно поговорит с мистером Гловером, заберет их отсюда и снова будет любить Элизабет, и они проживут счастливо все вместе до скончания века.
Она подумала о лорде Брэдфорде. Она догадывалась, что Фицуильям хочет, чтобы она вышла замуж за Джозефа.
Она вспомнила маркизу и вздрогнула от мысли, что когда-нибудь ей придется занять это место. Потом она подумала о старом маркизе. Может, и она, совсем как этот старик, будет потерянно бродить по огромному дворцу с его совершенными пропорциями и малопонятными картинами, развешанными рядом с портретами предков. Если бы он оставался обыкновенным мистером Джозефом Уэсткомбом, а вовсе не графом Брэдфордом (не говоря уже о его грандиозном титуле в будущем), и если бы он любил ее (что совсем уж маловероятно), она когда-нибудь выполнила бы желание брата. Джозеф. Хорошее имя. Она никогда ни у кого не видела таких добрых глаз, как у него. Он так обрадовался, когда она сказала, что не верит, будто он может кого-нибудь обидеть.
Кровь прилила к ее щекам. Какие глупости она выдумывает! Вот бы Элизабет посмеялась! Но он тоже покраснел в тот момент. Она вспомнила, как он наклонился к ней. Вот она прислоняется к нему, прижимается щекой к его плечу, утыкается в него. Джозеф обнимает ее, и она обвивает руками его шею. Джорджиана очнулась и снова вспыхнула. Хорошо, что вокруг было темно.
Дарси лежал на спине, когда Элизабет вошла в спальню. Он наблюдал, как она сняла шаль и аккуратно повесила на стул, но он видел, что она осталась в своей рубашке. Она подошла к кровати и легла рядом.
— Спокойной ночи, Фицуильям.
Он перевернулся набок, оперся на локоть и через нее потянулся загасить свечу. Несмотря на свое мрачное настроение, он хотел ее. Он мечтал поговорить, но другое желание преобладало.
Запах воска щекотал ей ноздри, его лицо было над ней в темноте. Элизабет ощутила бессильную ярость, и ей захотелось оттолкнуть его. Дарси погладил ее волосы и попытался поцеловать. Она судорожно вздрогнула от его прикосновений. Его губы целовали ее в шею. И никаких извинений, ни единого нежного слова! Она почувствовала, как ее тело отторгает его ласки; он, должно быть, почувствовал это тоже.
— Спокойной ночи, — процедил Фицуильям и повернулся
Она смотрела в темноту. За окном бушевала непогода. Наконец и она заснула.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Небо над Дипдином стало постепенно расчищаться, и несмелое солнце осветило его. Элизабет ускользнула от остальной компании и одна отправилась на прогулку. Земля была еще слишком мокрой, и Элизабет не стала забираться глубоко в лес, поэтому она прошла сквозь сводчатую дверь в высокой стене, отделявшей розарий от остального парка. Цветы согнулись под тяжестью обрушившегося на них ливня, и лепестки роз усыпали землю. Она направилась к центру розария и подошла к фонтану. Еще два дня назад вода в нем искрилась на солнце.
Садовник и мальчик-помощник чистили фонтан от листьев и другого мусора. Вместо статуи, которая стояла по центру на камне, остался лишь обломок ее плаща.
— А где же статуя? — удивилась Элизабет.
— Да вот же она. — Садовник показал ей на тачку, заполненную обломками камня. Она перевела взгляд на заднюю стену розария.
— Ой.
Уродливая глубокая брешь зияла в стене в том месте, где ее пробила верхушка старого кипариса, упавшего ночью. Элизабет была слишком увлечена, чтобы обратить внимание на то, что творилось за окнами. Среди сломанных розовых кустов по всему розарию теперь в беспорядке валялись листья и ветки громадного дерева.
Она развернулась и пошла обратно вдоль по аллее роз. Сводчатый проход заслонила темная фигура. Это был мистер Гловер. Она отвернулась и хотела молча пройти мимо, но он заговорил с ней:
— Молю вас, выслушайте меня, я не займу у вас много времени.
Она повернулась к нему.
— Миссис Дарси, пожалуйста, поверьте мне, я вовсе не хотел причинять вам хоть малейшее беспокойство иди вызывать ваше раздражение.
— Я не верю в вашу искренность, мистер Гловер. Еще в марте я сказала маркизе, что рукопись, которую она послала мне, неприемлема для меня, и она ручалась передать вам мои слова.
— Она так и сделала. Пожалуйста, не вините ее. Я осознал, что не в силах бросить писать. Я искренне верил, что вы, с вашим отважным презрением к лицемерию нашего общества, обрадуетесь тому, как я воспеваю вашу моральную силу и ваши душевные качества, когда увидите мою пьесу завершенной.
— Вы ничего не знаете обо мне, мистер Гловер. Как вы смеете!
— Мадам, умоляю, позвольте мне закончить мою работу. Я многое изменю, и только вашим будет окончательное решение, увидит ли эту пьесу широкая публика. — Его глаза пылали искренним чувством, но Элизабет съежилась от неприязни к нему. Она попыталась обойти Гловера, когда кто-то схватил его за руку.
— Вы просчитались, сэр, вам больше не удастся докучать миссис Дарси.
— Уиттэйкер! — Темные глаза вспыхнули презрением. — Ты хочешь встать на пути профессионального искусства? — Теперь эти двое преграждали ей путь.
— Так уж случилось, Гловер, что мне нет нужды быть профессионалом ни в чем. Искусство лишь придает утонченность моей жизни.
— Ты дилетант.
— Возможно. Так для меня лучше, и я не стремлюсь ни к чему большему. — Уиттэйкер замолчал и, выдерживая паузу, оглядел Гловера с ног до головы. — Нет более жалкого зрелища, нежели клоун, рвущийся играть Гамлета.