Гордость и страсть
Шрифт:
— Тогда докажи мне это, — прошептала она, — заставь меня почувствовать.
И он заставил ее чувствовать, задыхаться и вскрикивать, крепко держась за него. Снова и снова шепча ее имя, изливаясь в нее, он вдруг осознал, что ему тоже есть кому принадлежать.
Глава 25
Наконец дороги расчистили. Герцог и герцогиня Сассекс прощались с хозяевами гостиницы, обещая вернуться. Их прислуга уже отправилась на север, а они смеялись над тем, как хорошо за это время научились обходиться без горничных и камердинеров. Разумеется, Люси ходила
Она открыла для себя, что ей очень нравится валяться в супружеской постели на смятых после любовных игр простынях и смотреть, как он бреется. Ее восхищали самые простые знаки супружеской близости, выходящие за рамки того, что происходит в спальне. Они много разговаривали, подолгу сидели за обеденным столом, наслаждались вином, грелись у огня. Он отвечал на письма, она вязала кофточку и шапочку для Фионы, перешивала плащ для Абигайль. Вместе с ними отправилась Роузи со своими здоровыми, сильными щенками.
Продолжая махать на прощание высыпавшей на крыльцо прислуге, Люси все смотрела на удаляющуюся придорожную гостиницу. А когда взглянула на мужа, поняла, что он не отрываясь смотрит на нее.
— Мы будем приезжать сюда каждый год, — пообещал он, взяв ее руку и поднося к своим губам. — Не плачь, любовь моя.
— Глупо, да? Мы едва их знаем, но у меня остались такие нежные воспоминания о гостинице и обо всем, что в ней произошло.
— Мы там нашли друг друга, не так ли?
Она смущенно улыбнулась. Да, так и есть. Они открыли друг для друга свои сердца, познали наслаждение, удовлетворили пламенную страсть. Они предавались любви часто, но каждый раз казался лучше, полнее и глубже, согретый укрепляющейся близостью. Теперь Люси знала, что любит его. Он чаще молчал, но временами она ловила на себе его взгляд и понимала, что его чувства так же глубоки, как и ее. Его любовь, пусть и не до конца высказанная, была очевидной, так же как и тайна, которую он не спешил открывать ей.
— Когда же ты мне расскажешь? — тихо спросила она. — Впереди целых два дня пути до Йоркшира.
— Я бы никогда тебе об этом не рассказал, но, когда увидел тебя с этой игрушечной кроваткой и услышал, как ты говоришь о мальчике, которого знала, внутри меня словно рухнула какая-то преграда. Захотелось открыть тебе, что я жив, стоит только позвать, и я всегда буду рядом, когда бы ты ни пожелала.
— Как же это произошло, Адриан?
Он отвел взгляд, сглотнул и молча уставился на пейзаж, пробегавший за окном кареты. И лишь когда она стала терять всякую надежду услышать рассказ, он заговорил:
— Моя мать — горничная-шотландка, которая прислуживала в городском доме герцога. Ее звали Мэрн. Я почти не знал ее… Она умерла, когда мне исполнилось шесть лет. Запомнились ее грубость и безжалостность. Мой отец был близок ей по духу, так что смог ее укротить. Она обольстила его, между ними завязались отношения. Она забеременела и использовала это для того, чтобы заставить его платить. — Адриан неприязненно фыркнул. — Мой отец и не подумал платить. Он сорвал на ней гнев и вышвырнул из дома, заставив искать пропитания на улицах. Я родился в полном смысле этого слова в сточной канаве. Назвали меня Габриелем.
Сердце
— А твой отец знал о тебе?
— Не имею представления. Я не знал его до смерти матери. У него уже была Элизабет и сын — законный наследник, который был всего на несколько месяцев старше меня. Не знаю, как это получилось, — продолжал он, погрузившись отстраненным и сосредоточенным взглядом в свое давнее, очень давнее прошлое. — Когда растешь среди нищеты и голода, быстро взрослеешь и учишься находить способы выжить. Как бы то ни было, одним ненастным днем я постучал в его дверь. Дворецкий захлопнул ее прямо перед моим носом. Мне пришлось долго ждать под холодным дождем. В конце концов, он вышел, с жестоким бесстрастием остановив на мне свой пристальный взгляд.
«Так, значит, ты выжил? Поразительно».
«Моя мать умерла».
«В самом деле? — поинтересовался он голосом, в котором не прозвучало ничего, кроме холодной насмешки. — Знаешь ли, мальчик, первое, что ты должен усвоить: у шлюх короткий век. Они нужны на какое-то время, а когда начинают досаждать, их отбрасывают с дороги, чтобы не надоедали».
«Вы — мой отец».
«Нет, я только бросил свое семя, а это совсем другое дело, — сказал он и засмеялся, спускаясь по ступеням ко мне, потом, схватив меня за воротник куртки, приподнял в воздух, чтобы заглянуть в такие же серебристые, как у него, глаза. — Удивительно, в тебе нет ничего от нее, маленькой шотландской девчонки, что родила тебя».
Адриан помнил глаза отца, в них не было ничего, кроме отвращения.
«Жаль, что моя жена оказалась не способна на такое. Мои дети, законные наследники, очень похожи на нее. Они оба — французские неженки, слабые и безвольные, им не передалось ни капли крови Йорков».
«Что вы сделаете для меня?»
Он отпустил воротник, и я упал на ступеньки.
«Сделаю для тебя? Мальчик, я ничего не стану делать для тебя. Мужчины сами прокладывают себе путь в жизни. Возвращайся, когда из тебя выйдет толк, что могло бы меня заинтересовать».
Потом он ушел, а на прощание швырнул мне несколько монет и посмеялся над тем, как я ползал в темноте, пытаясь их собрать.
Люси плакала, слезы катились по ее щекам. Ей всегда казалось, что она была несчастным ребенком, но ее детство теперь представлялось почти идеальным в сравнении с тем, что пришлось перенести ее мужу. Она подумала о своем отце, о том, как он ударил Габриеля, оставив шрам, и потянулась, чтобы поцеловать рассеченную бровь, разделить его боль и утешить.
Выпрямившись, он, казалось, отогнал прочь это воспоминание.
— Мясник… Ты помнишь мистера Бичера? Он нашел меня следующим утром спящим среди его свиней. Я думал, он спустит с меня шкуру, но они с женой оказались бездетными и взяли меня к себе, кормили, одевали и заботились обо мне, как могли, обучили ремеслу.
— Я и сейчас помню тот день, когда впервые тебя увидела на нашей кухне. Ты отказывался разговаривать и не брал пирог, которым я тебя угощала.
— Мне было четырнадцать, и я чувствовал благоговейный трепет перед тобой. Ты была так целомудренна и невинна, мне так хотелось прикоснуться к тебе, убедиться, что ты не сон, а реальность.