Горелом
Шрифт:
— Я привыкла к городу, — хмыкнула она. — Не хочется переезжать. А если тебя посадят, то и нам не поздоровится… — Ева помолчала, потом недовольно добавила: — К тому же я знаю, что не ты ее убил. Ты, конечно, тот еще монстр, но не убийца. Там пахло чужим… Не знаю. Собаки такой след не возьмут, а для меня он слишком странен… Изломанный какой-то. Думаю, это он разбил тебе голову.
— Запах?
— Не смешно. Там был кто-то еще, и он убил бедную девочку.
Наверное, день оказался слишком длинным и тяжелым. И привычная защита дала трещину.
— Может быть, — кивнул Ян мрачно. — Только все равно это я ее погубил.
— Как?
— Я с ней разговаривал.
Ева мельком иронично усмехнулась, обнажив заострившиеся клыки:
— Ну, вынуждена признать, что на некоторых экзальтированных особ ты производишь сильное впечатление, но я бы не стала преувеличивать его убойный эффект.
— Я сломал ее проклятие и ушел. Она осталась без защиты.
— Как это?
— Оно вернулось к ней. В другом облике.
— Чушь. Не ты ее убил, а та тварь, что шла за вами. У тебя мало своих грехов, чтобы взваливать на себя еще и чужие? Не вздумай ныть. Иди лучше выспись.
Это было что-то новое… Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Не ясно, что видела Ева, но в ее мерцающих, изумрудных без тени желтизны глазах царила спокойная уверенность.
— Ева, — произнес Ян медленно и с чувством, — если я тебе улыбнусь, то дай мне в нос.
— С радостью, — немедленно согласилась она. — Это все?
— Хотелось бы мне так думать.
* * *
Деревьев на Ольховой улице немного, а ольха и вовсе растет единственная, как раз возле дома номер восемь. Старое, кряжистое дерево подрагивало узловатыми ветвями и сыпало легкой взвесью листвы. Стоило приблизиться, как оно застыло неподвижно, внимательно уставившись на Яна.
— Привет, — произнес он, проходя мимо.
В сплетении ветвей обозначилось шевеление. Дерево дрогнуло, словно здоровенная птица, теряя еще несколько перьев-листьев.
— Добрый в-вечер, — с запинкой донеслось из гущи ветвей.
Скосив глаз, Ян разглядел Инека Пустеца, худого стриженого парнишку лет двенадцати, который угнездился на ольхе. А если он там, то значит… Все верно. Дом был полон напряжения, как перекаленного стекла. Тронь — разлетится крошевом ранящих осколков. Пока царила хрупкая тишина, но темноту словно прошивала колючая проволока отзвучавшей брани. И еще к привычному запаху сгоревшей можжевельника примешивалась вонь перегара.
— Ты! — донеслось глухо сквозь закрытые двери на хозяйскую половину. — Ты всю жизнь мне испоганила!
Ну вот. Конец перемирию…
— Гадина склизкая! Гадюка старая! Все из-за тебя! — язык пьяного хозяина дома уже заметно заплетался, так что слова не столько звучали, сколько угадывались.
Но прожившим в этом доме не один год, подсказок не требовалось. Ни Аглае, ни Инеку. Ни Яну.
Послышался звон разбитой посуды. Ян сделал было шаг к дверям, но за звоном ничего не последовало. Скорее всего пьяница сбил посуду со стола.
Словно в ответ послышался грохот и коротко вскрикнула женщина.
С другой стороны, отличный повод сорвать раздражение! Ян развернулся и с силой стукнул кулаком в дверь.
— Кого еще несет? — отозвалось хриплое и невнятное. — Н-ну? — в дверях появился пошатывающийся Рамон Пустец собственной персоной. В вытянутых на коленях спортивных штанах, с совершенно осоловевшим взглядом и в облаке клубящегося перегара такой насыщенности, что поднеси спичку — полыхнет.
Мгновение он тупо таращился на Яна, надменно выпятив губу и выкатив тощую грудь, вдруг узнал и сдулся. Глаза пьянчуги слегка прояснились, а хребет распрямился:
— А! Гос-сподин Хмельн! Шумим мы? Ну так щас потише будет, вы не серчайте…
Из-за спины мужа показалась бледная Аглая Пустец.
— У нас все хорошо, господин Хмельн. Вы уж простите, — она осторожно оттеснила супруга, впившегося в распахнутую дверь корявыми пальцами.
Рамон поддался не сразу — дверь служила ему опорой, — но все же отклеился и убрел вглубь дома.
— Вам не нужна помощь? — спросил Ян устало.
— Нет-нет, у нас все хорошо, — повторила Аглая, усердно поворачиваясь к гостю теперь уже другим боком, чтобы Ян не заметил разодранный рукав халата.
Вот так обитатели дома номер восемь на Ольховой продуктивно общаются. Боком. С самого удачного на данный момент ракурса. Потому что остальное показывать чужим не следует.
— Я постараюсь, чтобы он не шумел.
— Послушайте, если вам…
— Нет, нет, — она не позволила закончить. — Не беспокойтесь, у нас все нормально.
Что еще можно сделать? Ян всего лишь постоялец, а не служба психологической поддержки. Остается только развернуться и сделать вид, что все и впрямь хорошо.
— Господин Хмельн! — Аглая, торопливо оглянувшись, выскользнула в холл, забыв о разодранном рукаве. На предплечье, выше запястья отчетливо проступал покрасневший отпечаток руки. — Вы Инека там на улице не видели?
— Сидит на дереве.
Она с явным облегчением кивнула и скрылась на своей половине кошмара. А Ян продолжил путь к своей. Снизу донеслось приглушенное, но явственное негодование Рамона:
— Чего приперся? Думает, самый умный? Нос дерет! Да кто он такой? Поселился тут на моей шее, жизнь мою грызет и что-то о себе воображает!..
Ян зажмурился на мгновение, пережидая вспышку лютой неприязни. Почувствовал, как вновь пришли в движение незримые силы, непокорные его воле. Криво усмехнулся, принимая очередное поражение… Не можешь научиться безразличию, а значит, тот, кого ты не выносишь, завтра даже не вспомнит про похмелье. Счастливчик.
* * *
…Часы в комнате отбили семь раз. Обе стрелки смотрели в стороны, рассекая циферблат надвое. Что за часы, а? Бьют семь, показывают без пятнадцати три, а за окном часов десять. Или одиннадцать?