Горение (полностью)
Шрифт:
– "Освобождения" у вас нет?
– рассеянно спросил Дзержинский: было видно, что он увлечен чтением, Глазова почти не слушал.
– "Освобождения"?
– полковник оторвал глаза от ногтей, мельком глянул на арестанта, полез в ящик, перебрал все газеты.
– Увы, нет. Но я скажу, чтоб доставили.
Пришел унтер, щелкнув каблуками, замер у порога с подносом в руке.
– Да, да, прошу, - сказал Глазов.
– И лимон принес? Ну молодец, Шарашников, ну умница.
– Рады стараться, ваш высокродь...
– Не "ваш родь", а "Глеб Витальевич",
Глазов назвал свою фамилию не случайно: Дзержинский должен был запомнить слова покойного Ноттена о "хорошем полицейском".
Дзержинский вспомнил.
Когда унтер вышел, полковник продолжал:
– А с ними, думаете, не трудно, с младшими чинами? Им вдолбили в голову, что вы супостаты, что тащить вас надобно и не пущать, - поди-ка выбей это из него, поди-ка докажи ему, что вы хоть и арестант, но прежде всего человек! Начнешь доказывать - а он донос накатает губернатору. Угощайтесь, пожалуйста, чаем Феликс... Ян Эдмундович.
– Спасибо.
– И обязательно обваляйте лимон в сахарной пудре. Говорят лимон крайне важен для тех, кто занят умственным трудом...
– Я не очень понимаю, каков предмет нашей беседы?
– спросил Дзержинский, переворачивая страницу газеты.
– Вы меня извините?
– он поднял глаза на полковника.
– Действительно, я изголодался без новостей.
– Пожалуйста, пожалуйста, у нас время есть, - Глазов теперь смотрел на Дзержинского неотрывно, и тот, читая, чувствовал, как на него смотрел полковник.
Зазвонил телефон, и Дзержинский не сразу понял, что это за странный звук, - в тюрьме быстро отвыкаешь от всего того, что связывает с волей; телефон одно из проявлений свободы; снял трубку и говори, сколько душе угодно.
– Слушаю. Добрый день. Спасибо. Великолепно. Немного. Хорошо. Когда? В пять. Договорились. До свидания.
Дзержинский отложил газеты, осторожно прижал их к столу ладонью:
– Благодарю вас, господин Глазов.
– Ну, какие пустяки. Рад, что хоть эту любезность мог вам оказать.
– Какие-нибудь вопросы ко мне будут?
– Вопросы?
– переспросил Глазов.
– Да их тьма. Но вы, видимо, откажетесь отвечать.
– Конечно.
– Я так и думал. Нет, нет, я понимаю вашу позицию: с жандармами говорить, что воду в ступе толочь. Я сам пришел сюда из армии, из пехоты. Я, как и вы, из дворян, отец земец. Поместье рушилось, семье надо было помогать, в армии оклад содержания - восемьдесят пять был, а здесь - сто двадцать. Как-никак семь коров в месяц, - усмехнулся Глазов, - ну и перешел. Да... Перейти-то перешел, а как отсюда выскочить - самому богу известно. Вот и стараюсь приносить пользу процессу постепенного прогресса.
– "Постепенный прогресс", - Дзержинский усмехнулся.
– Это - как?
– Я пытался излагать, но вы были увлечены чтением.
– Кое-что я слышал.
– Я заметил.
– "Процесс постепенного прогресса", - повторил Дзержинский и с заинтересованной жалостью посмотрел на Глазова.
–
– Чего ж вы тогда меня посадили? Я ведь тоже - "поговорил - разошелся".
Глазов вздохнул:
– Надо было чуть раньше расходиться, Ян Эдмундович, чуть раньше. Прежде чем я кое-что вам открою, хочу закончить: напрасно вы с таким недоверием отнеслись к моим словам о борьбе старых монстров с нами, с новой волной.
– Отчего же? Я отнесся к вашим словам с должным доверием. Но ведь и вы, новая волна, властвуете ради власти, господин Глазов, и вы, новая волна, не можете через себя прыгнуть. Я отвлекаюсь от полиции - этот институт паразитический, не сердитесь на правду, ладно? Вы ж ничего не производите, но всё можете и получаете семь коров в месяц, а мужику-трудяге, чтоб собрать на одну корову, надо год корпеть кровавым потом.
– "Корпеть кровавым потом" не по-русски, господин Дзержинский.
– Кржечковский.
– Простите. Тем не менее - не по-русски.
– Так я поляк...
– Но подданный Российской империи?
– Пока что.
– Всегда будете.
– Заблуждаетесь.
– Убежден. На ближайшее обозримое столетие в России - при том или ином отклонении от царствующей тупости - будет то, что есть.
– Испрашиваете у Санкт-Петербурга позволения на подобные вольности в разговоре с арестантом? Или - на свой страх и риск?
– Сам. Я всегда полагаюсь на себя - как говорится, волк среди волков... Какие-нибудь просьбы?
– Нет.
– Жалобы?
– Нет.
– Письмо хотите через меня передать Альдоне Эдмундовне?
– Я отправлю письма в установленном порядке.
– Склонять вас к сотрудничеству - глупо, я отдаю себе в этом отчет...
– Очень хорошо.
– Я не закончил.
– Простите.
– Склонять вас глупо, но хочу спросить: зачем же ваши люди Ноттена уконтрапупили, а? Ну Гуровская, ну Шевяков - все понимаю. Ноттена зачем?
– Я не думал, что вы столь быстро скатитесь в провокацию - такой, казалось, интеллигентный человек...
– Это ведь я не в обвинение вам: доказательств нет. Были б доказательства - сразу на виселицу. Это я просто так, в порядке интереса. Но я со временем докажу, что Ноттена с Гуровской и Шевяковым вы убили. Докажу.
– Вы что, пугаете меня? Зачем? Вы достаточно хорошо знаете мою биографию, справки у вас на меня лежат, рапорты, доносы...
– Агентурные сводки, - уточнил Глазов.