Горение (полностью)
Шрифт:
– Самостоятельность, как правило, крута...
– Справедливая крутость угодна нашему народу...
– Отсюда недалеко до утверждения, что Россию без кнута не удержишь.
– Но еще ближе до утверждения иного порядка: нашу лихую тройку не удержать без поводьев.
– Так ведь поводьями, сколько я понимаю, и хлестать можно?
– Смотря в чьих руках они... Почему бы вам не пригласить в кабинет людей, не опороченных в глазах общественного мнения? Пусть не министерские портфели, пусть товарищи министров - как первый шаг, но ведь это же будет сразу понято, принято и оценено всеми умеренными конституционалистами!
– А Милюков?
– тихо сказал Витте и положил свою ладонь на маленькую руку Павла Николаевича.
– Именно этого вашего совета я и ждал, именно этого! Вы правы, "кабинет деловых людей", немедленная работа по восстановлению экономики, регулированию финансов, земельному устройству...
– Погодите, Сергей Юльевич! При чем здесь регулирование финансов? Сначала надо провести державу сквозь бури и грозы конституционного переустройства!
– Вы полагаете, что насущные экономические проблемы могут ждать своего решения?
– А вы думаете, что без конституции можно решить экономические тяготы империи? Сомневаюсь... Экономика ныне вросла в политику. Азы политических свобод дадут возможность промышленникам и финансистам поправить расшатанное хозяйство и вывести его из кризиса.
– Ну хорошо, допустим... Чем же должен, по-вашему, заняться кабинет деловых людей?
– Конституцией и выборами. Я считаю безумием тащить Россию сквозь три избирательные кампании: в Думу, которая выработает избирательный закон, затем, на основе этого закона, в Учредительное собрание и, наконец, в Законодательное собрание. Этот путь чреват катастрофою, Сергей Юльевич. Раз государь решился дать народу законы - надобно пригласить к себе переводчиков с французского или болгарского, повелеть им перевести конституции Бельгии и Болгарии, соединить их, подчистить и провозгласить этот перевод нашей, российской конституцией...
– Вы убеждены, что русское общество удовлетворится конституцией, данной сверху?
– спросил Витте.
– Мы к этому готовы, а как ваши?
– Сложный вопрос, - ответил Милюков, подумав, что говорить с Витте трудно, - сановник неожиданно ломал схему собеседования и ставил "силки".
– Видимо, наши не удовлетворятся. Но базироваться эта неудовлетворенность будет на неверии в то, что бюрократия вообще сможет дать конституцию. А коли все-таки даст - наши борцы ума пошумят, покричат и успокоятся.
Витте снова сделал "шаг в сторону":
– А вы убеждены, что в е с ь народ хочет конституции?
Милюков подобрался, почувствовав остро вспыхнувшее раздражение.
– Назовите конституцию "правовым порядком", - сказал он.
– Как пирог ни называй, в печь сунуть... А коли вы действительно верите, что крестьянство не хочет конституции, боится ее, считает инородным телом в России, так пусть конституцию п р и к а ж е т царь: такую и крестьянство примет, ибо так самодержец п о в е л е л, а не какая-то неведомая Дума.
Витте вздохнул, помолчал тяжело, потом придвинулся к Милюкову, оправил салфетку, на которой стоял высокий стакан с чаем, и, неотрывно глядя в глаза собеседнику, тихо, у т в е
– А вы убеждены, что государь действительно хочет даровать конституцию, Павел Николаевич?
...Проводив Милюкова, сказал секретарю пригласить для д е л о в о г о разговора Кутлера и Тимирязева - первый славился знанием аграрного вопроса, второй - умелый организатор промышленности. Что ж, коли Милюков протягивает руку, отчего не пожать ее? Он позвал Кутлера и Тимирязева - прекрасно, пусть все либерально думающие русские люди узнают: он, Витте, готов пригласить в кабинет и агрария Кутлера и заводоуправляющего Тимирязева. Пусть Милюков после этого попробует стать к нему в оппозицию - только безумец решится на такое, а руководитель кадетской партии отнюдь таковым не является...
...Вечером с докладом приехал министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново, интриган и злейший враг премьера. Докладывал с пафосом:
– Сведения из Сибири обнадеживающие - карательные экспедиции, можно считать, смуту подавили окончательно. Так же скрупулезно проводится работа в Москве.
– Что ж, слава богу, - откликнулся Витте, выслушав доклад.
– Искренне рад за вас: ни Сипягину, ни тем более Плеве такое никогда не удавалось... Хочу просить вас о следующем, Петр Николаевич... Надобно найти возможность таким образом проинструктировать чинов полиции, чтобы они впредь дров не ломали, точно проводили границу: рабочий-революционер или профессор, призывающий к борьбе против тупости приказной бюрократии. Профессор не враг нам, отнюдь не враг, мы же с вами тоже приняли на себя бремя борьбы против закостенелостей всякого рода - бюрократических же особенно, не так ли?
Дурново кивнул: слова, однако, не произнес, хотя всего-то одно слово от него и требовалось: "Так", "конечно", "именно".
"Все подстраховывают себя, - подумал Витте, - все до одного. А ведь не в заседании сидим, не на людях..."
– Вот видите, вы согласны со мною и в этом пункте... Теперь далее: мягкость и терпимость по отношению к тем, кто выступает за конструктивные поправки, обязывает нас проявлять устрашающую строгость по отношению ко всяческим с о в е т а м депутатов и стоящим за ними крайним партиям.
– Устрашающая строгость вызовет нападки и со стороны умеренных, Сергей Юльевич.
Витте покачал головой:
– Не вызовет. Налицо акты анархии и террора, умеренные партии нас не только поймут, но и поддержат.
– Анархисты и социал-революционеры не столь страшны ныне; сейчас теоретики страшны, социал-демократы, но они ни с террором, ни с анархией не связаны...
– Но позвольте, мне же докладывали, что они к вооруженному восстанию зовут!
– Сейчас все к этому зовут, - горько усмехнулся Дурново, - никто отстать не хочет.
– Восстание, призыв к нему - это террор.
– Раньше это было террором, Сергей Юльевич, а теперь это свобода слова.
– Свобода слова - сие соединение разностей. Так вот, любое соединение, прилагая к филологии законы химические, можно нейтрализовать, подумайте, как это делать, не зря штат полиции держите.
– Я бы хотел получить официальное предписание совета министров, Сергей Юльевич...
– Какое именно?
– Какое бы развязывало мне руки.
– Неужели вам недостаточно моего слова, Петр Николаевич?