Горение (полностью)
Шрифт:
– Хоть на сцену, - улыбнулся Дзержинский, но глаза его не улыбались. Андрей Егорович, за границей вы будете жить тайно - во всяком случае, пока что, до нашей победы. Вам известно, видимо, что Рачковский с Ратаевым умеют находить нужных им людей и за границей? Мы окажем вам поддержку на первых порах. Не взыщите, это будет скромная поддержка. Далее. Вы сейчас напишете два письма. Одно, первое, министру внутренних дел Дурново. И начнете его с фразы: "Господин министр, о том, что происходит в Варшавской охране, мне известно в с е". Последнее слово подчеркните дважды. И действительно
– Мать родную отдаст, - ответил Турчанинов убежденно.
– И детей в придачу.
Когда Турчанинова отправили по связи к границе, Дзержинский вызвал на явку Варшавского.
– Я прошу тебя, Адольф, устроить мне встречу с редактором "Дневника". Как договоришься, немедленно уезжай. Встретимся в Стокгольме на съезде. Я буду добираться туда через Россию - рисковать на западных границах нет смысла. На востоке меня не ждут. 28
– Добрый день, господин Штыков. Мне передали, что вы согласны побеседовать со мною...
– Господин Доманский?
– Очень приятно, присаживайтесь, пожалуйста. Чайку не изволите ли?
– С удовольствием.
Редактор "Дневника" позвонил в колокольчик, чудо какой звонкий, нравится господину Штыкову Родиону Георгиевичу звонить в колокольчик, поднимать его над головой, слабо помахивать кистью, быть во всех своих движениях, в интонации голоса небрежно доброжелательным, чуть уставшим, а потому весьма значительным.
Вошедшей секретарше распевно сказал:
– Пани Галина, вы не угостите нас крепким чаем?
– О, конечно, пан редактор, - чарующе улыбнулась секретарша и стрельнула глазом в Дзержинского. Тот сразу определил: о нем здесь говорили. Что ж, риск, конечно, но именно так задумана эта операция. Он сам просил Варшавского намекнуть главному редактору, что придет человек из подполья, близкий к руководству партии - с обыкновенным посетителем в редакции этой либеральной газеты говорить не станут, тут важно во всем искать сенсационность, журналист у р о в е н ь чтит во всем и во всех. Человек из подполья - сенсационно, в духе времени, сейчас выгодно знакомство с революционерами, это дает дивиденды, газета расходится невиданными тиражами, военное положение задавило анархию, теперь культурные слои хотят читать про бунтовщиков, да и потом, власть припугнуть не грех - или помогайте нам, просвещенным, кого биржевой комитет издает, или обратимся за поддержкою к разрушителям.
– Я не спросил вас, господин Доманский, может быть, желаете перекусить? Не голодны?
– Нет, нет, благодарю.
– Дзержинский чуть улыбнулся.
"Если подпольщик, то обязательно голоден, - подумал он, - и всенепременно в сапогах. Легко жить привычными представлениями, право..."
– Господин Варшавский сказал мне, что разговор будет носить практический характер...
– Да. Речь пойдет о статье, связанной с работой полицейского ведомства.
– Варшавского?
–
– Иностранное нас не интересует, господин Доманский, мы обращаемся к российскому читателю, у нас своих забот с полицейским ведомством предостаточно.
– Что ж, прекрасно. Итак, все началось с того, что при аресте полиция избила чуть не до смерти восемнадцатилетнего юношу...
– Террориста?
– Штыков перебил быстрым вопросом.
– Боевика?
– Не террориста и не боевика. Члена партии...
– Какой? Социалист? Или анархическая группа?
– Юноша - социал-демократ.
– А разве социал-демократов сейчас арестовывают? По-моему, сажают в затвор лишь террористов ППС и эсеров.
– Почему вы так считаете?
– Социал-демократы, как мне сдается, лишь пропагандируют, они против террора...
– Совершенно верно. Однако за последние три месяца только в Варшаве, господин Штыков, было арестовано сто сорок три социал-демократа.
– Что?! Я могу напечатать ваши данные?
– Если сможете - бога ради, но позвольте, я закончу изложение фабулы того дела, ради которого пришел.
– Да, да, прошу, господин Доманский. Мы, газетчики, всегда норовим забежать вперед, ничего не попишешь - профессия.
– Я понимаю.
– Не все, однако, знают специфику газетной работы, не все понимают, как это трудно - сверстать номер, наполнить его интересным материалом... В этом смысле орган ваших коллег, социал-демократов, являет собою весьма интересный образец наступательной печати... Не изволите ли знать кого из их редакции?
– Имеете в виду "Червоны штандар"?
– Да.
– Увы, - ответил Дзержинский, - я никого не знаю в этой газете.
– Поэтому и пришли с вашим материалом ко мне?
– Нет. Отнюдь не поэтому. "Червоны штандар" - газета нелегальная, тираж ее, как я понимаю, ограничен. Ваша газета расходится широко, и прочтут ее не только фабричные рабочие, но практически вся Польша.
– Петербург, Харьков, Иркутск, Чита, Минск, - добавил Штыков.
– Мы действительно читаемая газета.
– Вот видите... Итак, при аресте был избит чуть не до смерти юноша, член социал-демократической партии. Он был при смерти, однако охранка не позволяла показать его врачу. Товарищи несчастного решили помочь ему. Товарищи юноши несли ответственность по высшему счету морали: они позволили ему войти в революционную работу, хотя, наверное, не должны были бы делать этого - слишком молод.
– Простите мой вопрос: вы давно занимаетесь вашей... работою?
– С шестнадцати лет.
– Так я и посчитал. Простите, что перебил.
– Вы спросили оттого, что удивлены: тревога за судьбу юноши идет от чувства, а не от логики борьбы?
– Именно так.
Дзержинский достал из кармана письмо, которое Казимеж Грушовский смог перебросить из тюрьмы, протянул Штыкову. Тот быстро пробежал строки, посмотрел на Дзержинского, прочитал еще раз медленно, вбирающе.
– Продолжайте, пожалуйста.